— У вас первый ребенок?

— Третий. Первых двух в роддоме отняли и сказали, что рождались мертвые. Но я-то знаю, что это не так. Они мне их даже не показывали. А когда я требовала, меня тут же в психушку отправляли. А Андрюшу я решила родить тайно. Уже с акушеркой договорилась. Но он решил выйти на свет раньше времени. У меня схватки начались неожиданно. Я поехала к акушерке, а в трамвае потеряла сознание. Вызвали «скорую», и опять я в роддом попала. Но в этом лучше было. Там главврач хорошим человеком оказался. Он сказал, что если я подпишу отказную, то мне позволят навещать сына в Доме ребенка. Слово он свое сдержал. Если бы не больные ножки, я бы не стала его забирать. Только ведь дома со мной ему жилось бы лучше. Я ведь могу уборщицей подрабатывать. Меня уже брали, наш подъезд мыла, а сейчас пенсию повысили.

— А вы знаете, в какой санаторий вам надо?

— У меня адрес записан. Железноводск.

Оля повернулась к Литовченко.

— Сможете помочь? Путевки у нее нет, так что искать ее там не будут. Она дикарем приехала.

— Сто сорок километров — не расстояние.

Он снял трубку и позвонил домой.

— Любанька… Ну знаю, что ночь, только не искри. Дело есть важное, человеку помочь надо… Ты можешь рот закрыть на полминуты?… А теперь слушай. Сейчас к нашему дому приедет Сашка на редакционной машине. Иди в гараж и выгоняй свою «восьмерку», оденься потеплее. Заберешь у Сашки женщину с четырехлетним пацаном и отвезешь в Железноводск. К утру будете на месте. Зайди к Ушакову, он мне многим обязан. Пусть устроит женщину и ребенка в детский санаторий… Что значит «какой»? Пусть врачи определят. У мальчика ноги больные. И скажи Ушакову, что с него спросится, я ставлю дело под свой собственный контроль… Когда приеду? Не знаю. Но ты домой не возвращайся, езжай к Гальке на дачу, я туда за тобой приеду… Прекрати скрипеть, все объясню при встрече.

Литовченко бросил трубку и вызвал к себе шофера. Ирина долго благодарила, плакала и прижимала к себе сына. Когда ее увели, Горохов после зависшей в воздухе паузы сказал:

— Ну, Ольга, ты даешь! Психолог в семнадцать лет! Как же ты ее ловко раскрутила.

— Никакой я не психолог. Наташа пять лет медсестрой в психбольнице работала. Все в медицинский поступить мечтала, да не вышло. Много похожих историй я слышала. У нас в стране психически больным рожать не разрешается. Их предупреждают об этом. А если кто решился, то в роддоме отбирают детей, а роженицу в дурдом отправляют, чтобы правды не искала. С ними никто не церемонится. Одна женщина приютила у себя беспризорника, бездомного мальчонку. Выходила его, жили они хорошо, он ее мамой называл. Как люди жили. Приехал ее брат из другого города, двоюродный. Квартира ему в столице понадобилась. Капнул на нее в милицию. Мальчишку — в детдом, а ее — в психушку. Все очень просто. А одна женщина навечно поселилась в больнице. У той были дети. Три сына. И все они отказались от больной матери. Куда ее девать? Поначалу они хотели ее в дом престарелых отдать, но там квартиру взамен потребовали. Их такой расклад не устраивал. Вот и живет бедняжка в больнице, посуду моет за кусок хлеба. А жизнь в психушках несладкая, там и здоровый свихнется, чего говорить. Тут целую книгу написать можно. Горькая история получится, сейчас такие не в почете. У каждого свои заморочки. Все мы инвалиды при большой демократии.

— Ты рассуждаешь, как умудренная жизнью старуха, а не как подружки в твоем возрасте, — глядя на девушку, с уважением сказал Горохов.

— Жаль только, что Ирину Подкопаеву мы в свидетели взять не сможем. Такой свидетель полковнику на руку. Они нас всех в дурдом загонят.

Дверь кабинета открылась, и вошел уже знакомый Горохову репортер, который вытащил его из ущелья и привез вместе с Олей в редакцию.