– Вы так долго отвергали версию, что убийца – Максвейн… – заметила Мария. – Отчего вдруг такая перемена?

– Из за его фамилии. Разгадка была у нас под носом, а мы ее не замечали. – Фабель раскрыл лежащую перед ним книгу. – Вот здесь рассказывается о происхождении фамилии «Максвейн». Это англизированная форма кельтского имени. Приставка «мак» означает «сын». Викинга, родоначальника рода, звали Свейн. Но это имя происходит, в свою очередь, от древнескандинавского слова «сван» – мальчик. Максвейн в буквальном переводе – «сын Свана».

Все пораженно молчали. Потом Вернер Мейер воскликнул:

– Правильно нам с Анной нутро подсказывало! Мы с самого начала говорили, что этот Максвейн какой то не такой!

– Я только что беседовал с Норбертом Айтелем, – продолжил Фабель. – Он пока еще у нас, в тюрьму не перевели. Я выложил ему все, что я знаю о Витренко и Максвейне и культовых групповых изнасилованиях. Адвокат велел Айтелю молчать, и тот молчал как рыба. Но по его лицу было видно, что он понял, в каком дерьме он сидит и как глубоко. Пора и Джона Максвейна брать. – Фабель повернулся к Марии: – Ребята следят за ним?

– Да, – сказала Мария. – Мне докладывали, что он вернулся домой и весь вечер никуда не выходил.

– Отлично, – кивнул Фабель. – Через двадцать минут поедем. Мария, предупредите ребят из внешнего наблюдения, что мы скоро будем.

В комнату заглянула девушка в полицейской форме:

– Извините, герр гаупткомиссар, в приемной вас ждет женщина. Некая фрау Краус. Говорит, у нее срочное дело.

Было трудно определить, что́ в маленьких печальных карих глазках Маргарет Краус – вселенская печаль или коровья тупость. Так же трудно было угадать ее возраст – где то от сорока пяти до шестидесяти пяти. А оценить, насколько она похожа на своего сына, не было никакой возможности, потому что Ханзи Краус в последнее время превратился в ходячую мумию.

Поздоровавшись, Фабель протянул фрау Краус руку:

– Весьма сожалею о вашей утрате.

Маргарет Краус с горькой усмешкой ответила:

– Я потеряла Ханзи много много лет назад. А теперь просто хороню.

У Фабеля сдавило горло. Очевидно, в этих глазах все таки вселенская печаль… Чтобы не вызвать ненароком поток слез или истерику, он лишь сдержанно кивнул – мол, понимаю ваше горе – и тут же спросил:

– Фрау Краус, вы хотите побеседовать со мной о Ханзи?

Женщина молча протянула ему конверт и, в ответ на удивленно вскинутые брови Фабеля, пояснила:

– Это письмо от покойного Ханзи. Только что получила. Очевидно, он отправил буквально перед своей смертью.

Фабель открыл конверт. Письмо было написано карандашом, но каллиграфическим почерком и без помарок. Учитывая образ жизни и состояние здоровья героинщика Ханзи Крауса, это был маленький подвиг, напоминавший о том, что этот несчастный человечек, возможно, когда то был первым учеником в классе…

Читать это сугубо личное письмо было больно: Ханзи многословно извинялся за беды и переживания, доставленные матери и сестрам за годы и годы своего «истинно непотребного существования». Фабель даже начал недоумевать, зачем фрау Краус принесла ему это предельно интимное послание.