— Теперь ясно.

Данилка не хотел пререкаться с Озорным о своем присутствии на похоронах, однако тот был не дурак.

— Нужно, Данила. Настанет день — и на наше отпеванье люди пойдут, и нас за накрытым столом поминать станут. Нужно, понял? Заодно и Семейку навестим. Мы ж там, на поминках, выпьем, поди! Там-то — сам Бог велел, чтобы земля покойнику была пухом. Спать пойдем на Аргамачьи конюшни. Семейка-то, поди, соскучился без нас.

Данилка пожал плечами, но улыбнулся.

Этот конюх из троицы ему больше всего по душе пришелся. Грубоватый, суровый Тимофей и задира Богдан, может, больше о нем заботились, могли и до подьячего, и до самого дьяка дойти, добиваясь каких-то благ для Данилки. Тихий Семейка же просто был рядом, то словом ободрит, то нужную в деле ухватку покажет, и все без суеты, все — ласково…

Ради Семейки-то и позволил Данилка себя уговорить.

Похороны были обыкновенные. Тимофей, не будучи родственником, на видное место ни в церкви при отпевании, ни на кладбище не лез. За поминальный стол их с Данилкой усадили поближе к Федору Афанасьевичу с Федотом, и купец при всех отметил благодеяние обоих конюхов.

Некоторое время спустя Данилка догадался наконец, зачем это он Озорному в Москве понадобился. Тимофей попросту напился. Да и непристойно было на поминках оставаться трезвому. Озорной соблюл обычай до такой степени, что заснул рожей в миске с квашеной капустой. Данилка на миг лишь один отвернулся, а этот уж и примостился! Изумившись, Данилка извлек из капусты спящего товарища и поволок его от стола прочь. Сам он выпил ровно столько, чтобы все видели — угощением не брезгует.

Потом он имел немалую мороку — доставить товарища в Аргамачьи конюшни. Данилка, конечно же, нанял извозчика, и тот помог взгромоздить на тележку увесистого Тимофея, но въезжать в самый Кремль Боровицкими воротами ни один извозчик не имел права, да там же еще и дорога круто подымается вверх! Взмок Данилка, покуда сдал Озорного с рук на руки Семейке, а тот уложил поминальщика на сеновале.

— Неужто трезвый? — спросил, принюхиваясь к Данилке, Семейка.

— Какое там!

— Не умеешь ты пить. А надо бы научиться.

— Чтобы и меня поперек телеги домой привозили?

Семейка тихонько рассмеялся.

— Ложись-ка, — посоветовал.

Данилка и лег.

Проснулся он, конечно, не к самой первой утренней трапезе, перехватке, а уже к полднику. Семейка припас для него хлеба, нарезал сала и луковицу, налил кваса — чем плохо? Вздумали было разбудить Тимофея, да отступились. Храпел Озорной так, что заслушаешься.

— Вот те раз! — огорчился Данилка. — Нам же в Коломенское возвращаться! Как раз он нас под батоги подведет!

— Не тронь его, — посоветовал Семейка. — Сходи-ка лучше умойся как следует. А то и ты бывалым питухом глядишь.

Данилка долго плескал в рожу холодной водой. И даже до того додумался, что коли Тимофей добром не проснется, быть ему мокрым с головы до ног. Батоги за ослушанье — это было такое лакомство, без которого Данилка вполне бы обошелся. Но до крайних мер дело не дошло.

— Данила, поди сюда! — позвал Семейка из шорной. Он там сидел на коробе, скрестив ноги, и чинил подпругу.

Свежеумытый Данилка вошел.

— Я сегодня потеху смотреть иду, — сказал Семейка. — Купец у меня знакомый есть, в гости позвал. Говорит, если кого из товарищей с собой возьмешь, то и ладно, лишь бы языком не трепал.

— А что за потеха? — удивленно спросил Данилка.