– Я сейчас принесу чай, – наконец говорит он.

Я так и не выпила чаю. Впрочем, я не выпила и «лорсет», но переутомление преподнесло мне бесценный дар – сон без сновидений. Когда Майкл разбудил меня несколько минут назад, часы на ночном столике показывали половину двенадцатого ночи. Я не чувствую себя ни уставшей, ни отдохнувшей.

Я вообще ничего не чувствую.

В комнате полно теней, отбрасываемых сочащимся из-под двери в ванную светом. Майкл поставил стул рядом с кроватью. Он смотрит на меня так, как, наверное, наблюдает за пациентом, попавшим в реанимацию. По крайней мере, он не поинтересовался, как я себя чувствую.

– Что ты хочешь делать дальше? – спрашивает он.

– Не знаю. А что, по-твоему, мне следует делать?

– Спать. Посмотрим, как ты будешь чувствовать себя утром. Я буду в одной из комнат для гостей наверху. Если я тебе понадоблюсь, позвони на сотовый.

– Я не хочу оставаться одна сегодня ночью.

Он не отвечает. На его лице вообще ничего не отражается.

– Я не пытаюсь соблазнить тебя или что-нибудь еще, – говорю я. – Просто я думаю, что сейчас мне не следует оставаться одной. Ты понимаешь?

Он вопросительно приподнимает бровь.

– Впервые в жизни женщина угрожает покончить с собой, если я не пересплю с ней.

Мне хочется засмеяться, но я не могу. Во мне ничего не осталось. Я сдвигаюсь на край кровати и откидываю край стеганого ватного одеяла. Майкл смотрит на свободное место на кровати, потом встает и скрывается в гардеробной. Когда он возвращается, на нем синие боксерские трусы и футболка университета Эмори. Он опускается на край кровати, ставит будильник, потом забирается под одеяло и укрывается им по грудь.

Получается некая извращенная пародия на семейную жизнь. Мы оба лежим на спине, молча глядя в потолок, как если бы прожили вместе уже лет двадцать и давным-давно сказали друг другу все, что можно было сказать. Я жду, что он заговорит со мной, начнет расспрашивать о чем-нибудь, но он молчит. Что он обо мне думает? Сожалеет ли о том моменте, когда вошел на свой задний дворик и взял в руки багор, чтобы вытащить меня со дна плавательного бассейна?

Я неуверенно беру его за руку. В этом прикосновении нет ничего сексуального. Я держу его руку так, как, наверное, много лет назад держала руку отца, – до того как он превратил наши отношения в извращенную тень родительской любви. Проходит долгое время, и Майкл наконец пожимает мою руку в ответ. Я могу ошибаться, конечно, но, по-моему, он дрожит. Я уверена, что он не хотел бы, чтобы я это заметила, поэтому ничего не говорю.

Через несколько минут меня осеняет. У Майкла эрекция. Я чувствую это, и мне даже не нужно прикасаться к нему. Мне подсказывает это едва уловимое напряжение в его теле и неловкая поза, в которой он лежит. Это понимание производит на меня определенное действие. Так было всегда. Я чувствую не только желание, но и что-то вроде принуждения, даже обязанности. Как спичка ждет, когда ее зажгут, или заряженное ружье ожидает, что из него выстрелят, так и напряженный пенис надеется на возможное извержение. Мне приходилось видеть, как вид заряженного пистолета превращает сонных мужчин в напряженных, готовых к мгновенному действию людей. В то мгновение, когда патрон подается в патронник, неодушевленное оружие обретает некую жизненную субстанцию, не обращать внимания на которую опасно и невозможно. В эту минуту пенис Майкла олицетворяет для меня то же самое.

– Я могу помочь тебе с этим, – негромко говорю я.

– Что?

Я легонько касаюсь его бедра своим.

– Вот с этим.

– Откуда ты узнала?

– Просто почувствовала, и все.

Он продолжает смотреть в потолок.

– И зачем тебе это нужно?

– Не знаю.