– Это не важно. Забудь обо всем на несколько минут. – Сжав ладонями лицо мужа, она крепко поцеловала его в губы. – Здесь нас никто не увидит.

Их поцелуй был долгим и страстным. Потом, все так же крепко прижимая к себе Клер, Сэм впервые в жизни позволил себе обнаружить перед женой свою человеческую слабость – впервые в жизни поделился с ней своими сомнениями, страхами, сожалениями.

Наклонив к себе голову мужа, Клер новым поцелуем словно бы стерла с его губ исполненные горечи слова, произнесенные торопливым шепотом.

– Все это не важно, Сэм. Честное слово. Клянусь тебе, что это совсем не важно. Забудь обо всем. Помни только, что мы вместе и что я люблю тебя.

Сэм прижал ее к себе, и она поняла, как нужна ему. И там, на сыром, холодном песке, Клер наконец испытала то, чего так жаждала, о чем мечтала годами. А испытав, к своему удивлению, вынуждена была признать, что бабушкины описания экстаза, в котором сливаются две любящие души, соответствуют истине. Наконец наступил тот момент, на который она так надеялась, момент радости, разделенной на двоих.

Вторник, 14 мая 1963 года

На восьмое утро фестиваля Элинор сидела в вестибюле отеля „Карлтон", разглядывая развешанные вдоль стен на специальных стендах афиши „Клеопатры" и „Тома Джонса".

Шушу, сидя рядом с ней, ворчала:

– Это просто ужас какой-то! Везде толпы народу. Официанты сбились с ног. Невозможно получить даже просто чашку чаю.

Вдруг до слуха Элинор донеслось несколько фраз из происходившего где-то позади нее разговора:

– Когда вылетает твой самолет?

– В любой момент, когда мне понадобится.

– …Никак не могу раздобыть приличного огородника.

– А у меня работают двое филиппинцев. Конечно, каждая морковка обходится в сорок долларов, но, по крайней мере, я знаю, что они свежие…

– Ричард Бартон все-таки не будет покупать этот замок в Сарасане. Странное название, правда?..

– Ты слышала, Шушу? – повернулась Элинор к подруге. – Как ты думаешь, этот замок действительно продается? Давай-ка съездим и посмотрим, а?

Она знала, что Сарасан, одна из немногих сохранившихся в своем исконном виде средневековых французских деревень, объявлен национальным сокровищем и новое строительство в нем запрещено.

– Все, что угодно, – проворчала Шушу, – лишь бы выбраться отсюда.

Они поднялись и начали пробираться к выходу мимо многочисленных афганов, всем своим видом выражавших презрение борзых и холеных пекинесов, чьи хозяева сидели на солнце, попивая шампанское или экологически чистую воду из бутылки – эта новинка стоила бешеных денег. По пути Элинор пришлось уделить пару минут двум скандинавам, попросившим у нее автограф. В конце концов подруги отыскали лимузин Сэма, снабженный кондиционером, и поехали на восток.

В противоположность шумному, жаркому и пыльному канну местность вокруг них выглядела свежей, словно только что вымытой, и красивой, как девушка в ожидании танца. Справа от шоссе раскинулась искрящаяся лазурь моря, слева – лавандовые поля, за ними темнела зеленая кромка леса, дальше поднимались горы, розовато-лиловатые в этот час: они стояли бледнеющей чередой до самого горизонта, силуэты самых дальних из них лишь слегка угадывались в белесом мареве.

Среди лабиринта извилистых улочек Сарасана не было ни одной настолько широкой, чтобы по ней мог проехать автомобиль, поэтому воздух в деревне был изумительно свеж и чист. Иногда в конце улицы вдруг обнаруживалась миниатюрная площадь – тенистый „пятачок", обсаженный лимонными деревьями и непременно со старинным каменным фонтаном посередине. Узкие дома с навесами над крыльцом соединялись таинственными мостиками, а многие двери – тяжелые, массивные, чью древесину не пощадило время, – украшала кованая, железная рука Фатимы – надежное средство от всякой нечисти.