— Гляди, отрок, как бы твой волы в сторону не свернули.

Гаврюшка хитро прищурился:

— А что, Аверкий, сын боярский не за солью, за медом отправился.

Хохотала валка, а Улька краснела, злилась, но Георгий на товарищей внимания не обращал, благо они вскорости унялись. Нравится отроку, и пусть себе держится за Аверкиеву мажару.

Ехали с утра до вечера, не одно сельцо миновали. Потом потянулись места безлюдные, запорожские. С бугра на бугор переваливают мажары. Устали волы, подбились люди. Одно и спасение, еще в Киеве посоветовал Аверкий скинуть чоботы и обернуть ноги постолами, кожаными лаптями, — и идти мягко, и ноги не натираешь.

Георгий совету не внял, но через неделю согласился.

Валка все дальше и дальше двигалась к югу. Днем привалы делали короткие, а на ночь выпрягали волов, ярма с них скидывали, ставили мажары квадратом на случай, ежели лихие люди нагрянут.

Пока Улька стряпала, мужики предстоящий путь обговаривали.

— Через Днепр переправимся за последним порогом, — говорил Аверкий, — там хоть и броды печенежские, да река мельче. На камнях следите, чтоб колеса не поломать. А левобережьем пойдем, гляди в оба, там уже ни засек наших, ни сторожи. Выпадет счастье, степную дорогу в два десятка ден умнем. Засады печенежские обойдем стороной, мне они известны.

Ночами Аверкий выверял путь по звездам, по Молочному Шляху. Боялся дать крюк.

Георгий спал чутко, каждый шорох слышал, ну-тко печенежин подкрадется и утащит Ульку. Рука у отрока на мече лежит, и за Ульку он станет биться до конца.

Георгий так часто думал об этом, что ему даже приснилось, как печенег Ульку увозит.

Пробудился в поту холодном, приподнял голову, вздохнул с облегчением. Улька завтрак готовит.

Небо даже не засерело, и звезды еще не погасли. Эко спозаранку Улька всколготилась. Подсел отрок к костру:

— Я, Улька, сон страшный повидал, будто печенег тя в жены увез.

Улька руками замахала:

— Причудится такое! Ну ладно, валку буди…

* * *

Пока поели и заложили волов, взошло солнце. Тронулись дальше. И снова бугры, балки, высокие курганы. Они будут встречаться по всей степи.

Курганы на Руси! Кем насыпаны, сторожевые ли, погребальные? Кто лежит под этой толщей земли, чей прах покоится, скифа ли знатного, поди угадай…

Скрипят колеса, лениво идут волы. Издалека донесся шум. То вода днепровская бурлила на пороге. Редко встречались дубравы. Закуковала кукушка. Огородник Терешка спросил и сам же ответил:

— Отчего зозуля страдает? А было так: жили мужик с бабой, да все у них не так, как у людей. Озлилась баба и убила мужика, а сама обратилась в зозулю и заплакала. Чуете, до сей поры плачет.

— Убила, теперь кукуй, — сказал смолокур, большой Иван.

Невеселый получился Терешкин сказ. Долго шагали молча. Вспомнил Георгий, как с княжичем Борисом загадывали кукушке: «Зозуля, зозуля, сколько нам жить?» И считали…

К середине июня, который на Руси разноцветом именуют, добралась валка до переправы.

— На тот берег переберемся, дадим волам отдых, — сказал Аверкий. — На переправе, глядите, на валунах колеса не поломайте.

Взял шест, побрел впереди, меряя дно. Следом за ним потянулись одна за другой мажары. Георгий вел головную мажару. Разомлевшие от жары волы пошли в воду охотно.

Брод оказался неглубоким, вода едва до ступиц доставала.

— Половину пути перевалили, — вздохнул Аверкий, когда мажары выехали на берег и в зарослях тальника сделали остановку.

— Впереди степь, держи копья и стрелы наготове, — предупредил Аверкий.