* * *

День воскресный, но Борис в порт завернул. С той поры, как отец дозволил ему сплавать в Константинополь, княжич часто появлялся в порту, смотрел, как корабельщики готовят ладьи в дальнее плавание. Еще с началом весны проконопатили, смоляным варом залили днище и высокие борта, закончили кроить и шить толстину под паруса. Они будут цветастые, подобно варяжским: красные, синие, зеленые, белые…

В порту безлюдно, только стража от лихих людей выставлена, они, случается, в Киеве озоруют…

На будущей неделе начнется погрузка товара, которым гости киевские торг в. Константинополе поведут, а он, Борис, одаривать чиновников базилевса и патриарха Константинопольского…

Ждет не дождется Борис, когда взметнутся весла и попутный ветер наполнит паруса. Поплывут ладьи вниз по Днепру. Не беда, что пороги, впервой ли русичам проходить их. А когда выйдут корабли в открытое море, птицами понесут они Бориса. Княжич не задумывается о трудностях, которые предстоит преодолеть, пока ладьи не бросят якоря в константинопольской бухте…

Возвращаясь в палаты, встретил Святополка. Лицо у брата мрачное, на приветствие Бориса едва буркнул. Борис не обиделся, спросил:

— Что гнетет тя, брат старший? Не отец ли обидел? Либо в княжестве твоем стряслось чего?

— Нет, в Турове я господин; Про отца, великого князя, спрашиваешь, Борис, так когда он милость свою ко мне выказывал? Он тебя да еще Глеба любовью одаривал.

На лице Бориса с едва пробившейся растительностью мелькнула печаль.

— Отчего, старший брат мой, ты ко мне со злобствованием, давно то примечаю, с ранних лет.

— Не смекаешь? — усмехнулся Святополк.

— Нет, брате.

— То и худо, коли не догадываешься. — И бороденку жидкую подергал. — Так, сказываешь, отец те Ростов в княжение выделил, там, где прежде Ярослав сидел?

— То великого князя сказ.

— А сам ты, поди, в Киеве желал бы остаться?

— К чему речь ведешь?

— Да так, к слову пришлось.

— Будет, как отец велит.

Промолчал Святополк. Постояли братья и, не сказав больше друг другу ни слова, разошлись.

* * *

В тот день позвал Владимир иерея Десятинной церкви Анастаса и повел с ним разговор о предстоящей поездке Бориса в Константинополь.

— Поручаю те, иерей, сопровождать князя в Царьград, а на обратном пути покажи город ромеев Херсонес, который открыл ворота великому князю киевскому. Много воды утекло с той поры, и я не забыл, какую помощь оказал ты мне, Анастас.

Невысокий, плотный иерей с лысой головой и седой бородой заморгал подслеповато:

— Коли б не ведал, княже, с чем ты к Херсонесу пришел, то не указал бы, откуда вода в город поступает. А сколь попреков услышал я от херсонесцев… И сказал я им: «Язычники веру нашу принять к вам явились, а вы их за стенами города держите…» Поступки мои Господь направлял.

— Однако не только об этом хотел услышать, Анастас. Наказ дам те. Мягок Борис, а ему княжить и, может, великим князем киевским останется после меня.

— Не познать душу человека.

— Знаю и не того требую. Примерами достойными взрасти в душе Бориса семена славы воинской. Пусть гордость за победы русичей будет ему в пути спутницей. В Царьграде предстанут перед ним подвиги Олега, который заставил императора признать Русь и подписать мир, а греки уразумели, что мы не токмо Великая Скифь, но государство. — Владимир поднял палец. — Государство! А чтоб государство уважали, надобно, чтобы оно силой обладало воинской. И великому князю киевскому об этом повседневно бы помнить, в разум взять и быть готовым меч обнажить на недруга, ибо порвут государство на уделы, погибнет оно.