― Это не решение вопроса, ― ответил Данте быстро и резко. ― Я говорю о крови невинных и продуманном заранее дьявольском плане.

Человек молчал.

― То, что ты говоришь, ― продолжал Данте, ― называется ложью, ты лжец. Отвратительный и лживый убийца с важным видом, который тебе абсолютно не подходит. Ты никакой не вожак, у тебя нет целей, ты никем не руководишь, ― выпалил поэт с презрением. ― Ты не похож на Короля… Даже на заблуждавшегося Дольчино, хотя ты погряз в крови, подобно ему. Ты не больше чем нищий слуга, который следует чужим указаниям и выполняет преступные задания…

Данте все больше распалялся от собственного негодования. Не отдавая себе отчета, он сделал несколько шагов вперед, к этим грязным железным прутьям, словно обретая уверенность. Несмотря на такое близкое расстояние между ним и узником, пристально и равнодушно смотревшим в глаза поэта, убийца показался уменьшившимся, бессильным. Данте не собирался отступать.

― Ты дважды говорил о ком-то, кто приносит вам вести; кто-то, кто не является членом вашего братства, ― настаивал Данте со страстью. ― Ты думаешь, конечно, о том, что он вытащит тебя отсюда, несчастный безумец… Хотя это только слабая надежда на спасение твоей приговоренной души. Кто стоит за всем этим? Кто вас покрывает? Кто вас поощряет?

Бегин не казался слишком встревоженным.

― Вам и всем остальным лучше думать о своих делах. Вы уже сотворили достаточно бед… ― сказал он, не обращая внимания на вопрос; его слова звучали как предупреждение, что еще больше заинтересовало Данте.

― Будь ты проклят! ― воскликнул поэт. ― Ты труслив и жалок, ты думаешь только о своем таинственном защитнике, который освободит тебя, чтобы ты продолжил свои злодеяния. Ты так безумен, что даже не хочешь признать, что это конец. Ты думаешь, что если из тебя не выбивают признание хлыстом или раскаленным железом, ты сможешь поучаствовать в другом неудачном мятеже.

Но когда ты поймешь свою ошибку и захочешь кричать на все стороны его имя, единственное, что можно будет услышать, ― твои крики из костра.

Бегин никак не реагировал. Его серые глаза были устремлены на Данте. Поэт мог заметить его напряженность и ярость только по пальцам, сжимавшим прутья решетки, таким окоченелым и жалким; кожа на них была гладкой и казалась слившейся с железом. Пальцы были белыми, кроме ногтей, которые выделялись тёмными пятнами. Это были «голубые ногти».

Глава 50

Некоторое время спустя, когда Данте с дрожью вспоминал все эти события, и ему представлялись сцены, похожие на фрески его друга Джотто. В одной из капелл в Ассизе, Риме, Падуе или Флоренции. Фрески, наполненные драматизмом, куски жизни, запечатленные в изображении, где все подчинено общему порядку и каждый персонаж исполняет роль, указанную ему рукой гения, причем этот гений сам один из главных героев. Точно так же выстроенными чужой рукой представлялись Данте происходившие события.

Его разговор с бегином прервался неожиданно: послышались шум и голоса из того зловещего зала. Сильный свет сделал незаметным огонь свечи. Прежде чем уйти, Данте снова посмотрел в лицо преступника. Поэт был уверен, что увидел на его губах удовлетворенную улыбку. К поэту подошли несколько солдат, впереди них Данте увидел старого знакомого. Рывком, который вовсе не был похож на вежливое обращение, двое солдат схватили Данте и оттащили его в сторону. Остальные, гремя связкой ключей, начали открывать дверь этой камеры. Данте заметил направленный на него иронический взгляд их командира, а потому не решился ничего сказать. Открыв дверь, двое солдат быстро зашли внутрь и направились прямиком к бегину, который не казался напуганным или взволнованным.