Данте хорошо понимал то, о чем говорил наместник. Он сам был свидетелем жесткого противостояния солдат и зрителей жуткой картины на склоне горы Кручес и боялся, что мятеж вспыхнет по всему городу. Тогда он даже не подозревал, что некоторые участники этого противостояния были организаторами этих происшествий.

― Но, по крайней мере, это принесло пользу, ― продолжал Баттифолле с новой силой в голосе. ― В итоге получился союз партий, зарождение мира и всеобщего принятия сеньории. Но я думаю, что наговорил об этом уже достаточно.

― Зачем тогда продолжать? ― спросил поэт опустошенно. ― Зачем нужны были новые преступления?

― Нельзя было упустить удачу, ― оправдался граф, представляя свои аргументы с той же порочной логикой, которая пропитывала все его разъяснения. ― Было принято компромиссное решение. Оно предполагало присоединение шести приоров к семи, которые теперь захватили власть. Однако оставалась необходимость продолжать влиять на исход ближайших выборов. Кроме того, однажды введя в действие план такого рода, поверьте мне, выгоднее руководить его исполнением, чтобы потом вовремя его остановить. Последнее убийство должно было завершить картину.

― Последнее, после которого были раскрыты преступники, ― уточнил Данте. ― Откуда вы вытащили этих убийц? Они тоже были частью мирного плана, подготовленного королем Пульи для Флоренции?

― Нет. Вы же поняли, что ничего не было запланировано, ― ответил Баттифолле, не теряя самообладания. ― Я познакомился с этими несчастными гораздо раньше, чем мне в голову пришла флорентийская идея. Моих ушей достигли новости о тревожных настроениях среди населения Поппи. Ходили слухи об иноземных бродягах, некоем подозрительном братстве. Суеверия вместе со страхом перед ересями создали истории о сатанинских обрядах. Я полагаю, что это были рассказы старух, простых и невежественных людей. Но все же я решил в этом разобраться. Мы живем в очень неспокойные времена, так что подобные вещи стали обыденностью, ― сказал граф. ― Найти их было нетрудно. По правде говоря, они оказались просто безумцами, которые не слишком хорошо скрывались, если вообще пытались делать это. Меня удивляет, что вы не вышли на них раньше.

― Этого вы хотели от меня с самого начала, ― пробормотал Данте. ― Поэтому вы подталкивали меня к продолжению расследования.

Баттифолле улыбнулся, опустив глаза на свои руки, вытянутые на столе. Они были большими, сильными ― руки человека, привыкшего постоянно использовать свою силу. Поэт почувствовал слабый вес собственных дрожащих рук. Такими бессильными и пустыми он ощущал их, что, если бы руки графа схватили их, они сплющились бы, как хрупкая скорлупа ореха.

― Иноземное происхождение, намерения, тайна отрезанных языков, ― продолжал граф. ― Это были более чем подходящие приметы того, что что-то неприятное скрыто в них. Было ясно, что они беглецы и стоят на краю могилы, словно на самом деле у них не было другой цели, кроме как избежать костра. Они абсолютно не производили впечатления отлученных, которые хотели мирно жить отшельниками. Их предводитель, единственный, кто мог им быть, оказался безумцем, полным ненависти к окружающим. Он желал лишь мстить. Его последователи, послушные овцы, не обладали ни силой воли, ни языком. Они вели или пытались вести жизнь бегинов, и это делало их еще более уязвимыми, принимая во внимание действия нового понтифика, направленные против этих святош и попрошаек. Можно было передать их в руки инквизиции и одним махом покончить с ними…

― Но вы этого не сделали, ― произнес Данте.

Баттифолле глубоко вздохнул, откидываясь всем своим большим телом назад. Иногда он принимал вид доброго учителя, который должен был объяснять такие очевидные и логичные вещи упрямому и зазнавшемуся ученику.

― Данте Алигьери, ― начал он медленно, ― вы долго занимались политикой. Вы даже занимали весьма ответственный пост приора этой республики.