— А! Тем лучше. Тогда я отосплюсь за вторую вахту.

— Как вам будет угодно. Желаю удачи. Да, не забудьте, когда москиты отправятся восвояси, на смену придут их близкие родственники, если хотите, двоюродные братья, местное прозвище которых — «ноготки». Утешает одно: их укус менее болезненный, зато музыка невыносима. Крылатые виртуозы поначалу исполнят отрывки оркестровых партитур, а потом начнут кромсать на кусочки вас.

— Боже мой! Попытаюсь отогнать их дымом.

— Что ж, попытайтесь! Ну, а я с философским спокойствием буду дожидаться утра.

Фрике, еще больше разозлившись, одним прыжком выскочил из гамака, взял нож своего спутника и бросился в поле, где росла местная разновидность чертополоха, и стал срезать жесткие растения.

— Какого черта вы там делаете? — поинтересовался Буало.

— Хочу набрать целую охапку чертополоха, листья которого остры, как алебарды, и узки, как стебли пшеницы.

— Но вы же порежетесь!

— Ай-ай-ай!

— Я вас предупредил.

— Все равно, зато огорожу себя огнем от этих кусак и кровососов.

Увы, нашему гамену пришлось убедиться: порезы от чертополоха болезненнее укусов москитов, но Фрике упрямый, словно старый андалузский мул, высек огонь, поджег трут и засунул его в середину кучи из сухой травы.

Пламя сразу же занялось. Вдруг началась шумная и беспорядочная пальба. Пан! Пан! Пан! Пататрам! Паф! Пиф! Пуф! Пиф!

— А это еще что? — подскочил Буало.

— Как что? Сами видите, идет бой, — проговорил в ответ гамен. — Это стреляет чертополох… вернее, взрывается. Вот потеха!

Взрывы напоминали дьявольскую музыку сражения, точно по равнине рассыпалась рота линейных стрелков.

Поле чертополоха пылало, словно солома. Пламя то взвивалось, то рассыпалось мелкими брызгами огня, к величайшей радости Фрике, который полагал, что покончил с мошкарой.

Увы! Напрасные усилия! И если москиты, яростно обрабатывавшие руки и ноги путешественников, от огня лопались с треском, то дело их продолжили «огненные мушки», чьи укусы причиняли столь же нестерпимую боль, как кайенский перец, насыпанный на открытую рану.

Однако бессмысленный по своей сути пожар спас обоих парижан от неминуемой беды. Когда, утомившись, они решили все-таки поспать, послышался перестук копыт.

— Внимание! Наши лошади понесли!

— Ничего подобного! Шум идет с равнины.

Оба француза моментально вскочили: револьвер в руках, глаза вглядываются в даль, ушки на макушке. Молодые люди были готовы открыть огонь, если это враг, и принять с распростертыми объятиями мирных странников.

Сомнения продолжались недолго. Раздалась серия выстрелов и просвистели пули.

Это не был сухой треск американских карабинов, сопровождаемый глухим шипением воздуха, разрезаемого конической пулей, не были это и громкие выстрелы боевых винтовок.

Наши двое покорителей пампы не могли не рассмеяться, услышав дурацкое уханье, напоминающее взрывы петард на сельском празднике.

— Понятно! — проговорил Буало. — Это гаучо. У них кремневые ружья. Пусть пускают на ветер порох и свинец.

— А я полагаю, — высказался Фрике, — когда стал стрелять чертополох, эти ублюдки решили, что по ним ведут огонь из митральезы.

— Да нет, просто наши живодеры вышли на охоту за свеженьким мясцом. Им до смерти хочется переработать нас по методу Либиха. Безумная идея им дорого обойдется.

— Они, что, надеются из своих паршивых ружьишек, расширяющихся, точно рупор, попасть каждому из нас точно в глаз? Месье Буало, я знаю, стрелок из меня никудышный, но очень хочется отомстить за случившееся на бойне.