Он уже затолкал в машину последнюю тройку японцев и подпрыгивал перед открытой дверцей, нетерпеливо ожидая меня.

– Но он же замерзнет! – расстроилась я.

Бородатый богатырь Слава Муромец мне понравился, и я не хотела в следующий раз увидеть его симпатичную физиономию на медальоне могильного памятника.

– Не замерзнет! Живо в машину! – проорал Ларри.

Я не осмелилась его ослушаться и безропотно полезла в «газик». Самого Ларри пришлось еще немного подождать, он сбегал к «Икарусу» и сунул в окошко Славику флягу в кожаной оплетке.

– Теперь точно не замерзнет, – успокоил он меня, вернувшись в машину. – Триста пятьдесят граммов хорошего коньяка согреют его не хуже, чем костер инквизиции!

Костер инквизиции – это тоже была не та перспектива, в русло которой мне хотелось бы направить судьбу приятного парня, но я промолчала. Ларик придавил педаль газа, и машина с рыком прянула вперед.

– Погоди, какой коньяк! Он же за рулем! – всполошилась я, тщетно пытаясь разглядеть «Икарус» со Славиком в прыгающем зеркальце заднего вида.

– Так ведь раньше завтрашнего дня дорогу не расчистят, успеет протрезветь!

Озвучив это утешительное соображение, Ларик замолчал и сосредоточился на дороге.

Натужно рыча, «газик» полз вверх по серпантину, и бесчисленные снежинки бились о лобовое стекло, как белые мошки. Зябко кутаясь в плюшевую попону с окошка гордого крейсера «Икарус», я устало и потому отрешенно думала, каковы мои шансы выбраться из этой передряги живой и здоровой. Точно в ответ на поставленный вопрос, на крутом повороте машина пошла юзом, и скалистая пропасть оказалась так близко, что я сочла за лучшее возобновить прерванный некоторое время назад монолог кающейся грешницы. В этот страшный миг мне подумалось, что такой идиотки, как я, свет не видывал. То есть этот свет не видел, а тот, наоборот, увидит очень скоро!

– Стоять, Зорька! – голосом усталого скотника сквозь зубы процедил Ларик, выкручивая руль, чтобы удержать «газик» от падения в пропасть.

К счастью, ему это удалось. Машина выправилась и через несколько минут уже катилась по достаточно широкой и прямой дороге вниз, к морю. Я с облегчением вздохнула. Японцы на заднем сиденье завозились и неожиданно грянули вполне бодрую песенку. Слов мы с Ларри не поняли, но жизнерадостный мотив нам понравился, и на ритмичном припеве «хо-хо!» мы по собственному почину присоединили свои голоса к общему хо-хору.

Так, под звуки японской народной, мы въехали в сонный приморский поселок.

Маленькое здание автовокзала в окружении более высоких частных гостиниц смотрелось натуральным гротом. Его жемчужиной по праву мог считаться Гавриил Тверской-Хацумото, восседающий на верхней ступеньке крыльца в белом пластмассовом кресле. Чуть раскосые серые глаза азиата российского розлива не мигая смотрели на неоновую вывеску клуба игровых автоматов, расположенного на другой стороне улицы. Тело Гаврика в несколько слоев укрывали выгоревшие красные занавески. Издали он был очень похож на краснокочанную капусту и чуть меньше – на сидящего Будду в праздничном убранстве. Не хватало цветочной гирлянды на шее и воскуренных благовоний.

Я шевельнула носом и обнаружила, что воздух отчетливо пахнет кофе. Бодрящим ароматом тянуло из приоткрытой двери кафетерия.

– Гаврик, ты чего тут? – проходя мимо, спросила я переводчика.

Он не удостоил меня ответом и не отреагировал на приветствие Ларика.

– Хо, мужики, хо! – по-свойски поторопил полиглот Ларри измученных японцев. – Сейчас накатим кофейку с коньячком, и будет нам счастье!

В кафетерии было душно, тесно и шумно. Японская братия наливалась растворимым кофе из автомата и коньяком из бара, за стойкой которого устало ворочалась толстая чернобровая тетка с гусарскими усами.