На ясное чело завсекши набежала тень. Сэм, он же Семен Кочерыжкин, – сын ее задушевной подруги из управления протоколом. Татьяна Петровна за тридцатилетним мальчуганом по-свойски приглядывает, так сказать, опекает кроху Маугли в административных джунглях. Смекнув, что Семен рискует угодить под раздачу, мудрая женщина отказалась от мысли персонифицировать вину за содеянное и со вздохом сказала:

– Надеюсь, с японцами ничего плохого не случится, иначе Иван Ильич нам всем устроит!

– Что он нам устроит? – с боязливым интересом спросила Танечка, при одном упоминании имени грозного шефа непроизвольно вжимая голову в плечи.

– Харакири! – брякнула я.

Никто даже не улыбнулся.

С этими японцами с самого начала все было не слава богу. Во-первых, изначально они не значились в нашем деловом расписании, возникли на горизонте совершенно неожиданно и создали нам, мирным департаментским труженикам, массу проблем. Никаких рекламно– раздаточных материалов на японском у нас не имелось, а единственный в городе японист Гавриил Тверской-Хацумото совершенно по-русски ушел в глубокий запой. Рисовать иероглифы у нас никто не умел, да и осмыслить эти изящные каракули мы были не в силах.

Впрочем, это еще семечки. В день полуторжественного приема японских гостей вице-губернатором в скверике напротив здания администрации неожиданно появились пикетчики. Они выстроились свиньей, воздев на манер щитов фанерные плакаты с требованием снять к чертовой матери чем-то неугодившего им прокурора. Любознательные японцы, увидев это классическое древнеримское построение в окошко, не преминули поинтересоваться, что, собственно, происходит. Японист Тверской-Хацумото, принудительно выведенный из алкогольной нирваны с большим опережением срока и потому не вполне адекватный, брякнул, спасая ситуацию:

– Горожане сердечно приветствуют японскую делегацию!

После этого японцы совершенно растрогались и всей толпой поперли на балкон с ответным приветом добросердечным горожанам.

Балкон под совокупным весом двенадцати самураев не обвалился, чего я лично очень опасалась, но ничего хорошего из выдвижения общительных японцев на свежий воздух не вышло. Как на грех, у не угодившего народным массам прокурора была нехарактерная для наших мест наружность потомка Чингисхана, и все до единого японские делегаты имели большое сходство с прокурорскими портретами на плакатах пикетчиков. В самураев полетели ругательства и снежки, торжественный прием был испорчен, вице-губернатор едва не уволил нашего шефа, а тот устроил грандиозную нахлобучку всем нам. Вечер мы с Танечкой скоротали в гостинице «Москва» в компании абстенентного Гавриила Тверского-Хацумото, дюжины надутых японцев и одного иллюстрированного альбома «Живопись передвижников». Великолепное подарочное издание на плотной мелованной бумаге, в супертвердой обложке и вдобавок в сувенирной коробке из резного дерева весило с четверть пуда, зато его отдельные страницы более или менее убедительно доказывали, что бросание снежков и штурм ледяных крепостей суть не агрессивные расистские деяния, а традиционные русские забавы. Ликвидацией культурно-исторической безграмотности темных японских масс мы с Танечкой занимались до гостиничного отбоя, а с утра пораньше шефство над делегацией приняли Сэм и Алекс. И вот что из этого вышло…

– Позвони в Новороссийск и узнай, как там дела, – посоветовала я расстроенному Лешке.

– В центре Новороссийска произошел взрыв. На воздух взлетел автомобиль, припаркованный на набережной! – с готовностью подсказал радиокомментатор.

Я быстро выключила приемник, чтобы он не нагнетал панику.