Двадцать третьего февраля Всероссийская чрезвычайная комиссия объявила, что в соответствии с декретом Совнаркома будет использовать такой метод борьбы с врагами, как расстрел. Дзержинский не считал ВЧК контрразведкой или политической полицией. Он видел в ВЧК особый орган, имеющий право самостоятельно уничтожать врагов.

«Работники ЧК — это солдаты революции, — писал Феликс Эдмундович, — и они не могут пойти на работу розыска-шпионства: социалисты не подходят для такой работы. Боевому органу, подобному ЧК, нельзя передавать работу полиции. Право расстрела для ЧК чрезвычайно важно».

Он добился этого права для чекистов, и кровь полилась рекой. Страна с ужасом заговорила о «кожаных людях». Подчиненные Дзержинского носили кожаные куртки: им раздали обмундирование, предназначенное для летчиков. Это был подарок Антанты, найденный большевиками на складах в Петрограде. Куртки чекистам нравились не потому, что они предчувствовали моду на кожу. В кожаных куртках не заводились вши. В те годы это было очень важно: вши — переносчики тифа, который косил людей и на фронте, и в тылу.

Большевики создавали атмосферу, в которой террор становится возможным. В отсутствие законов в стране даже формально возник правовой беспредел. При этом чекисты не в состоянии были совладать с настоящей преступностью.

«В городе начались ограбления квартир и убийства, — вспоминала Ольга Львовна Барановская-Керенская, первая жена главы Временного правительства. — Прислуги почти никто уже, кроме коммунистов, не держал, дворники были упразднены, охранять дома и квартиры было некому. Мы понимали, что всё идет прахом и цепляться за вещи незачем, что надо только стараться сохранить жизнь, не быть убитыми грабителями, не умереть с голоду, не замерзнуть. В течение нескольких месяцев, а может быть, и больше, пока дети не достали мне чугунную печку, я жила не раздеваясь и никогда не спала на кровати.

В голове никаких мыслей и никаких желаний, кроме мучительных дум о том, что еще продать и как и где достать хоть немного хлеба, сахара или масла. Тротуаров уже не было, и не было ни конного, ни трамвайного движения (лошади все были съедены), улицы не чистились, снег не сгребался, по улицам плелись измученные, сгорбившиеся люди. И как горькая насмешка на каждом шагу развевались огромные плакаты: “Мы превратим весь мир в цветущий сад”».

ВЧК стала инструментом тотального контроля и подавления. Жестокость, ничем не сдерживаемая, широко распространилась в аппарате госбезопасности. Беспощадность поощрялась с самого верха. За либерализм могли сурово наказать, за излишнее рвение слегка пожурить. Более того, жестокость оправдывалась и поощрялась.

Николай Иванович Бухарин, который считался самым либеральным из большевистских руководителей, писал в 1920 году: «Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как ни парадоксально это звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

В определенном смысле Николай Иванович оказался прав. Беззаконие, массовый террор, ужасы Гражданской войны — вот через какие испытания прошли советские люди. И всё это не могло не сказаться на их психике и представлениях о жизни.

Новая власть решала экономические проблемы динамитом, социальные — арестами и голодом. Те, кто сопротивлялся, объявлялись врагами народа. Когда начались первые повальные аресты и хватали известных и уважаемых в России ученых и общественных деятелей, еще находились люди, которые взывали к Ленину с просьбой освободить невинных. Владимир Ильич хладнокровно отвечал: «Для нас ясно, что и тут ошибки были. Ясно и то, в общем, что мера ареста кадетской (и околокадетской) публики была необходима и правильна».

Не выдержала известная актриса Мария Андреева, много сделавшая для большевиков.