Чуть не каждый день исчезали люди, которых Крупская знала десятилетиями. На судебных процессах ораторствовал ее недавний подчиненный в Наркомате просвещения Андрей Януарьевич Вышинский. Очередную обвинительную речь заканчивал так:

— Враг коварен! Коварного врага щадить нельзя. Весь народ поднялся на ноги при первом сообщении об этом кошмарном злодействе. Весь народ трепещет и негодует. И я как представитель государственного обвинения присоединяю свой возмущенный, негодующий голос государственного обвинителя к этому гулу миллионов!.. Взбесившихся собак я требую расстрелять — всех до одного!

И обвиняемые покорно признавали свою вину. В марте 1938 года начался процесс над так называемым правотроцкистским блоком. На скамье подсудимых оказались бывший член политбюро и «любимец партии» Николай Иванович Бухарин, бывший глава правительства Алексей Иванович Рыков, бывший наркомвнудел Генрих Григорьевич Ягода, бывший секретарь ЦК, а в последние годы заместитель наркома иностранных дел Николай Николаевич Крестинский и другие видные советские руководители…

Подсудимые обвинялись в том, что они «составили заговорщическую группу, поставившую своей целью шпионаж в пользу иностранных государств, вредительство, диверсии, террор, подрыв военной мощи СССР, расчленение СССР».

Подсудимые в попытке сохранить себе жизнь подтверждали самые нелепые обвинения. Лишь один человек, хорошо известный Надежде Константиновне и высоко ценимый Владимиром Ильичом, посмел нарушить установленный сценарий. Бывший полпред в Германии Николай Крестинский, который, когда болел Ленин, исправно снабжал его лекарствами и присылал немецких врачей, заявил, что не признает себя виновным:

— Я не троцкист. Я никогда не был участником «правотроцкистского блока», о существовании которого я не знал. Я не совершил также ни одного из тех преступлений, которые вменяются лично мне, в частности, я не признаю себя виновным в связях с германской разведкой.

Председательствовавший на процессе армвоенюрист Василий Васильевич Ульрих объявил перерыв. На следующий день Крестинский всё покорно признал. Каково всё это было слышать Крупской? О чем она думала, слыша, как близкий их семье человек «признается» в невероятных преступлениях?

После смерти Сталина и XX съезда партии начальник санитарной части Лефортовской тюрьмы дал такие показания: «Крестинского с допроса доставили к нам в санчасть в бессознательном состоянии. Он был тяжело избит, вся спина его представляла из себя сплошную рану, на ней не было ни одного живого места».

Николая Николаевича Крестинского расстреляли. Его жену — главного врача детской больницы им. Н. Ф. Филатова — отправили в лагерь.

Арестовав еще одного старого знакомого Крупской — бывшего секретаря ЦК Леонида Петровича Серебрякова, Вышинский занял его дачу на Николиной Горе. До ареста он часто гостил у Серебряковых, хвалил их дом. Имущество осужденных подлежало конфискации в пользу государства, но государство решило, что Вышинский заслужил право обосноваться на Николиной Горе…

Надежду Константиновну сделали членом президиума Верховного Совета СССР, который принимал все решения между сессиями. Точнее, оформлял. Решения-то принимало партийное руководство. Но в секретных протоколах политбюро, оргбюро и секретариата ЦК делали пометку: «Оформить в советском порядке». Это означало, что назначение на высокий пост или награждение будет произведено Верховным Советом СССР. Решение политбюро оставалось тайной, а в газетах печатался указ президиума Верховного Совета.