Сам напросился. Я зла на весь мир. И не нуждаюсь в жалости. В порыве вдохновения, преисполнившись гордости, я продолжаю:

— Иногда мне кажется, что, живя здесь, я стану коммунисткой.

— Почему? — недоумевает Алан. — Тебе что, не нравится Америка?

— Раньше очень нравилась. А теперь — нет, не нравится.

— Когда это — раньше?

— Ну, раньше…

Когда мир захлестнула голливудская мечта… дикие прерии вестернов, Джимми Стюарт, Фрэнк Капра. Бесстрашные ковбои боролись за справедливость, защищали бедных, открывали новые звезды.

— Ты слышал, что сыновья Хемингуэя продали свое имя фирме, которая производит одежду для сафари и охотничьи ружья. Ты знал об этом?

— Нет, не знал. Тебя это шокирует?

— А тебя разве не шокирует?

— Скажи, почему ты сюда приехала?

— Потому что здесь не остается времени на раздумья. Мне надоело думать. Во Франции все думают, думают, доводят себя до полного идиотизма. Толкут воду в ступе и при этом считают себя интеллектуалами. Путают божий дар с яичницей!

— Послушай, — интересуется Алан, заметно повеселев, — тебе вообще хоть что-нибудь нравится? Ты критикуешь все на свете. Сразу видно, что ты француженка.

— Зато я не строю иллюзий. Вот вы, американцы, прете напролом, как танки, пышете энергией. А к чему? Что вы производите? Доллары! Это единственное, что вас интересует! И как вам не надоест такая жизнь!

Он ускоряет шаг, я едва за ним поспеваю, подволакиваю ногу, вскарабкиваюсь на тротуар, чтобы быть одного роста с ним, не рассчитываю, задеваю больной мизинец, всхлипываю. Останавливаюсь, глубоко вздыхаю, с трудом сдерживаю слезы. Алан, не замечая моих мучений, стремительно движется в направлении ресторана. Я уже бывала в этом заведении. Ресторан называется «Четфилдс». Найковицы забегают сюда после работы, расслабиться в компании себе подобных. Грызут зеленые оливки и пикули, пьют «Маргариту», посматривают на джентльмена за соседним столиком, пытаясь понять, годится ли он в качестве кавалера на одну ночь. Им ведь иногда тоже хочется потереться кожей о кожу, а утром как ни в чем не бывало окунуться в стремительный ритм большого офиса. Интерьер ресторана выдержан в пастельно-розовых тонах, шеф-повар, разумеется, француз, карта вин — богатейшая. Обшивка стен изысканна, гравюры — в английском стиле, свет ламп — рассеянный. За одним столиком шеф кадрится к секретарше, за другим — юный менеджер выделывается перед своей шефиней, которая, массируя под столом икру левой ноги, прикидывает, стоит ли игра свеч.

У барной стойки притаились амазонки. Стерегут самца. Прищурясь, бесстыдно разглядывают нас с Аланом, готовые увести его у меня из-под носа и на глазах у изумленной публики передраться из-за него. Я смотрю на них торжествующе, но заметив каблуки-шпильки и платья с глубокими декольте, до обидного напоминающие те, что пылятся у меня в шкафу, печально отвожу глаза.

Как обычно, я не на высоте.

Алан пререкается с официанткой. Он заранее забронировал столик и не желает сидеть в углу рядом с туалетом. Будь на его месте кто-нибудь другой, нам пришлось бы ждать, пока освободится столик посимпатичнее, толкаться в баре, но представительная внешность Алана — высокий рост, горделивая осанка, уверенный вид — действуют безотказно, и вот уже официантка, кокетливо улыбаясь, предлагает нам лучшие места.

Мы садимся и приступаем к изучению меню. Алан относится к этому занятию со всей серьезностью. Похоже, он действительно решил устроить мне праздник.

— Надеюсь, ты не против американской кухни, — спрашивает он, озаряя меня своей бесподобной улыбкой.