Он качает головой.

Это невозможно.

Она останется с Недобрым взглядом. Таковы правила.

Правила…

Но Он будет ее навещать. Часто-часто. У Него есть право на посещения.

Посещения…

У нее дрожат губы, но, совладав с собой, она замирает. Если она сейчас зарыдает, Он не вынесет этого и сразу уйдет.

Когда? Когда Он придет? Когда будет первое посещение?

Скоро.

Уже скоро…

Он медленно, медленно выпускает ее из объятий. Она чувствует, что Его уносит течением. Его руки скользят по ее платью, Он едва касается его кончиками пальцев, не касается вовсе. Отец уходит навсегда, хотя и пытается убедить ее в обратном. В горле застывает комок, но она сдерживается, не дает слезам выплеснуться наружу. Не стоит лишать себя последнего шанса. Вдруг Он в последний момент передумает.

Поймет, какая она чудесная.

Поймет, что такую замечательную, чуткую, очаровательную девочку нельзя бросать на произвол судьбы.

Она через силу улыбается, и это Его успокаивает. Он радуется, что дочь воспринимает ситуацию по-взрослому, что она такая разумная. Одарив ее улыбкой, Он признается, что поначалу боялся, как она отреагирует, не закатит ли сцену. Их и так на Его долю выпало немало. Он перевидал столько дамских истерик, что хватит на всю оставшуюся жизнь. Но теперь можно не волноваться: она оказалась на высоте, Его доченька, Его любовь, Его принцесса. Он встает, отряхивает штаны, поправляет волосы и звонко целует ее в щеку, благодаря за чуткость и понимание. «Мы с тобой одной крови, ты и я, одной породы».

Потом она молча смотрела, как Он уходит.

Затем огляделась. Голова по-прежнему кружилась, отчего вся комната казалась клетчатой. Она судорожно вцепилась в желто-зеленое платье, горя желанием разорвать его, искромсать на мелкие кусочки. Любимое платье подвело ее — не помогло удержать отца.

Она швырнула платье на пол, пиная ногами, затолкала под шкаф, завернулась в плед и легла. Лежала не шевелясь, не издавая ни звука. Все вокруг казалось нереальным. Она потрогала подушку, одеяло, покрывало…

Все вдруг стало белым, лишилось цвета: простыни, картинки на стенах, письменный стол, плюшевый тигренок, деревья за окном, двор и даже небо. Все побелело.

Выцвело.

Она села, зажала подушку между колен.

Это невозможно. Он вернется. Здесь какая-то ошибка. Он всегда возвращался.

В первое же посещение Он передумает и решит остаться…

Надо спросить у мамы, когда Он придет.

Мама сидела в гостиной с братиком.

Гостиная была белой, и мама с братиком — тоже.

Они сидели каждый в своем углу и думали каждый о своем, молчали, не двигались. Со стороны могло бы показаться, что они абсолютно спокойны. Оба вслушивались в тишину. Взгляд матери блуждал по комнате, словно пытаясь привыкнуть к новому порядку вещей. Он уже не способен был метать молнии. Печальный, удивленный, почти испуганный, он словно не знал, на чем остановиться, рассеянно перебегал с торшера на диван, потом на проигрыватель. Братик смотрел под ноги. Он решил больше ни о чем не спрашивать.

И мать, и братик были белы и неподвижны.

Ей подумалось, что отец ушел, не вынеся всей этой белизны.

Эта белизна была невыносима.

И все-таки Он вернется. Не сможет жить без нее.

Непременно вернется.

Ему будет слишком ее не хватать.

Она уселась между матерью и братиком в побелевшей гостиной и стала ждать.

Он приходил раз в две недели, по воскресеньям. Так было предписано.

В эти дни мать старательно купала их, наряжала, причесывала и даже душила за ушком, приговаривая: «Пусть он видит, как хорошо я за вами слежу, какие вы у меня ухоженные. Пусть видит!» После всех этих процедур она сажала детей на скамеечку в прихожей и велела сидеть смирно, пока Он не позвонит.