|
Мой отец, объявил он, является тайным содомитом. Он, Ридженси, уедет в Африку. Станет профессиональным солдатом. Сначала он хотел заглянуть в Сальвадор и прислать мне оттуда открытку. Там будет он сам с мачете в руках. Ха-ха. Он сидел на кровати – мускулы выпирают из-под футболки, рот перекошен после удара – и слушал собственный голос, который теперь доходил до него новыми внутримозговыми путями, а как-то раз схватил телефон и разбил его, обнаружив, что линия мертва. (Я вовремя успел оборвать провод.) Мы давали ему транквилизаторы, и он проламывался сквозь таблетки, как бык сквозь забор.
Справиться с ним могла только Мадлен. В те дни я увидел ее с новой для себя стороны. Она унимала его, она клала руку ему на лоб и успокаивала его и, когда все остальное не срабатывало, укорами вынуждала его замолчать. – Уймись, – говорила она, – ты расплачиваешься за свои грехи. – Ты меня не бросишь? – спрашивал он. – Я тебя не брошу. – Ненавижу тебя, – говорил он. – Знаю. – Ты грязная брюнетка. Знаешь, что такое грязные брюнетки? – Тебе бы самому под душ. – Ты мне отвратительна. – Прими эту таблетку и помолчи. – Из-за нее у меня откажут яички. – Это тебе полезно. – У меня уже три дня не стоял. Может, и вообще больше не встанет. – Не бойся. – Где Мадден? – Я тут, – сказал я. Я всегда был тут. По ночам она опекала его одна, но либо я, либо отец всегда дежурили в коридоре с его «магнумом». Телефон, висевший внизу, звонил очень редко. Никто из оставшихся ни в чем меня не подозревал. Ридженси, как было известно, отправился в отпуск. Бет уехала, Паук тоже, поэтому те, кому случалось о них вспомнить, делали вывод, что они путешествуют. В конце концов, фургон ведь исчез. Семья Студи, боявшаяся его, наверное, радовалась, что он не дает о себе знать. Никто из моих приятелей не скучал без Тесака, а Пэтти, как все полагали, раскатывает по дальним городам и весям. Так же, как и Уодли. Через несколько месяцев родственники Уодли могли заметить, что от него чересчур долго нет ни ответа ни привета, и объявить его пропавшим; спустя семь лет ближайший родич унаследовал бы его имущество. Через несколько месяцев и я мог бы заявить, что Пэтти пропала, или, наоборот, спокойно промолчать. Я решил, что буду действовать по обстоятельствам. Некоторые опасения внушал сын Джессики Понд – Лонни Оквоуд. Однако разве мог он связать меня с матерью? Я тревожился из-за своей наколки и Гарпо, но не слишком. Донеся на меня однажды, он не стал бы делать это во второй раз, а наколку я рассчитывал изменить как можно скорее. Оставался Ридженси. Если наша безопасность опиралась на Элвина Лютера, значит, ее у нас не было. Он перекрывал нам кислород. Не нравилось мне и то, что он не встает с постели. Я видел в этом только одно: он придумывает легенду для самого себя. Во всяком случае, своего ложа он не покидал. Находясь же на нем, он сквернословил невыносимо. В нашем присутствии он сказал Мадлен: – Ты у меня кончала шестнадцать раз за ночь. – Да, – сказала она, – но ни разу как следует. – Это потому, – с надеждой сказал он, – что у тебя матка дырявая. Она застрелила его в тот день. Это мог бы сделать любой из нас, но судьба выбрала Мадлен. Мы с отцом уже обсуждали этот вопрос в коридоре. – Выхода нет, – сказал Дуги, – надо значит надо. – Он болен, – сказал я. – Может, и болен, но он не жертва. – Дуги поглядел на меня. – Это должен сделать я. |
