Один из его снарядов достиг цели: сдавленно вскрикнув, фигура в шароварах опустилась на колени. Другой повернул голову, грязно выругался, и что-то просвистело в ответ возле уха Зипа.

Он почувствовал теплую липкую влагу и понял, что ранен.

Увидев, что оба его соратника повержены на землю, Зип перешел на шаг, тяжело дыша и пытаясь определить, жив ли кто-нибудь из лежащих в грязи. Ему показалось, что один шевелится, второй же был слишком неподвижным.

Противники Зипа, кто бы они ни были, похоже, собирались продолжить бой: с обнаженными мечами они двинулись на него парой, деля улицу на равные части, держась подальше от строений, чтобы избежать возможных атак из-под арок, и друг от друга, оставляя простор для маневра. Молча, с деловитым спокойствием и даже некоторым восторгом надвигались они на Зипа.

Они явно были профессионалами. Когда времена в Санктуарии были полегче и старый вояка по имени Темпус создал особый отряд из пасынков и пригласил илсигов в силы местной самообороны, Зип воспользовался возможностью как можно больше узнать о ранканских врагах: «уличной тактике» его учили по тем же книгам, что и тех, кто теснил его сейчас на этой улице.

Один против двух профессионалов — у него не было шансов…

Он поднял руки, словно сдаваясь.

Двое переодетых воинов вполголоса переговаривались на языке, который мог быть придворным ранкеном.

До того как воины успели прийти к очевидному решению — взять его живым, чтобы провести вечер, задавая вопросы, не ответить на которые будет болезненно и даже мучительно, — Зип сделал то, что должен был сделать: выпустил из руки кинжал, а затем метнул пращой пару снарядов.

Оба посланца доставили смерть — не в защищенную доспехами грудь здоровяков, вооруженных мечами (чей товарищ уже поднялся на ноги и, спотыкаясь, следовал за ними, прикрывая сзади каждое их движение), а в открытую шею одного и грудь другого товарища Зипа. Ни один бунтовщик не должен попасть в плен живым, им слишком много известно, к тому же они скрепили кровавой подписью договор о самоубийстве. Зип подумал, что ему лучше помочь беднягам — ранканские допросы могут быть очень мерзкими.

Шедший сзади воин крикнул: «Хватайте сукиного сына!», а двое других бросились на Зипа, но тот, развернувшись, нырнул в туннель подземелья, метнулся мимо мусора и крыс, закрыл за собой грубую дверь и задвинул изнутри надежный засов.

Он считал, что, будучи рассказчиком, является нейтральной стороной в войне между ранканцами и Харка Бей за обладание Санктуарием. Но в глубине души не мог не принять чью-то сторону, а поскольку его сторона была стороной Илсига, чьей земле он когда-то принадлежал и чьи горести теперь разделял, Хаким был чуть-чуть замешан в дело помощи революции.

В этом не было ничего нового, он был чуть-чуть замешан в дело бывшего работорговца Джабала, чуть-чуть замешан в дело церберов принца-губернатора.., говоря по правде, замешан во все, имеющее отношение к его любимому, окутанному ночным мраком городу.

Хотя и не переставал твердить себе, что, какой бы примечательной ни была ситуация, он не окажется в ней замешан. Революция, возможно, самое значительное событие в истории Санктуария, но что может быть опаснее. В ней участвовали и ранканцы, и илсиги, которые вместе боролись — хотя одни не сознавали этого, а другие не хотели признавать — против отвратительного матриархата бейсибцев.

Дожидаясь пригласившего его на встречу человека, напомнил себе Хаким, что он уже старик и не дожил бы до старости, если бы был глупцом. Хотя теперь, стараясь держаться в стороне от неприятностей, сказитель начинал чувствовать революционный запал — политика, как известно, удел стариков, именно старики посылают молодых умирать во имя принципов Он, правда, пытался не впадать в крайности, подобно тем, с кем воевали илсиги: бейсибцам, ранканцам, нисийцам и кому там еще, кто попирал пятой эту несчастную полоску песка, именуемую Санктуарием.