Страт выпил вино — одним большим глотком. Оно смыло привкус паленого. Взяв у него кубок, Ишад отставила его в сторону. Положила голову ему на колени, глядя на огонь, словно обыкновенная женщина. Потом, повернувшись, посмотрела пасынку в лицо. Пульс участился, охвативший Страта холод растаял; мир, казалось, стал бесконечно далеким.

— Пойдем в постель, — предложила Ишад. — Я согрею тебя.

— Надолго?

Она закрыла глаза. На мгновение Страту опять стало холодно.

Но вот она открыла их, и в комнате вновь потеплело, а по жилам его побежала кровь.

Ее рука нежно сжала его ладонь. Склонившись, Страт прикоснулся к губам Ишад, ни о чем не думая, не пытаясь что-то вспомнить или заглянуть в будущее. Он попал в этот дом, потому что время Рэнке, похоже, скоро кончится. И его тоже. А время, как он понял за время службы, не является ничьим другом.

— Докладывай.

— Пока мы насчитали дюжину убитых, что просто валяются на улицах. У одних перерезано горло, другие заколоты.

— Разве это ново для Санктуария, — с жалостью глянул на цербера Молин, — дюжина трупов на рассвете?

— Двое у дверей Сифиноса, один у Элиноса. Три у Агалина…

Ниси. Все до одного.

Страт, бросив поводья, ехал по мостовой. Он заморгал, глядя на солнце и привычные улицы Санктуария, потом, схватившись за луку седла, с удивлением уставился на человека, остановившего его коня, — простого торговца. Вокруг нарастал недовольный гомон. Воин смутно сообразил, что его конь зацепил тележку с товаром. Он беспомощно уставился на старика, с тревогой глядевшего на него: темный илсиг, узнавший ранканца, причину всего нехорошего, что может случиться с человеком днем на улицах Санктуария.

На булыжной мостовой осколки стекла; вывеска на одном кольце; всюду кучи мусора. Но торговля идет. Гнедой потянулся за яблоками.

Страт ощупал себя, ища кошелек. Пропал — как, он не помнил.

Надо бы бросить торговцу монету, заплатить за ущерб и забыть обо всем, но его уже обступили со всех сторон, мужчины и женщины, молчаливые во взаимном смущении, взаимной ненависти взаимной беспомощности.

— Извините, — пробормотал Страт и, подобрав поводья, медленно направил коня вниз по улице.

Обворованный — и не только по части денег. Обширные дыры зияли у него в памяти: где он был, что видел?

Роксана. Ишад. Он помнил, что вернулся в домик у реки. На этом воспоминания обрывались.

Инстинктивно Страт ощупал горло. «Ты всегда ошибался насчет меня», — сказала колдунья.

Солнце стояло высоко. Торговцы нахваливали свой товар, хозяйки подметали порожки домов.

Надо было бежать от ворот дома, и он был бы спасен, но, подобно своему гнедому, Страт выбрал дорогу и запутался, верный избранному пути и принципам.

Я что-то обещал, с содроганием осознал он наполовину обретенное воспоминание.

О боги — что?

ПОВСТАНЦЫ НЕ РОЖДАЮТСЯ ВО ДВОРЦАХ

Всем обитателям Лабиринта и большинству Подветренной известно, где находится «Кабак Хитреца», но спросите их точный адрес, и никто не сможет указать его. Адрес этой забегаловки — не петляющее звено Лабиринта, называемое Серпантином; никто не скажет вам, что она на улочке, именуемой Кожевенной улицей; и уж, конечно, вам не назовут в качестве адреса улицу Проказ Странного Берта. «Кабак Хитреца» стоит там, на этом тройном углу, на этом уродливом перекрестке, где юный подражатель Ганса бестолковый Этавал получил удар волшебной тростью пару лет назад и где Менострик-Ложноприверженец, спасавшийся от кого-то бегством в весьма нетрезвом состоянии, поскользнулся на куче человеческих экскрементов и буквально прокатился по всем трем улицам, пока не остановился в зловонной, но подвернувшейся весьма кстати сточной канаве, обернувшись вокруг угла так, что его голова оказалась на помосте тротуара Кожевенной улицы, а ноги — в Парке Неверных Дорог.