– Молчи! В этой могиле покоятся три мои скорби: мой муж, память о моей дочери и я сама! О, кто сможет понять всю глубину моего страдания? Кто облегчит ношу на моих плечах? – По красивому лицу женщины потекли слёзы, она повернулась так, чтобы солнечные лучи блестели на этих вестниках боли.

– Какая чушь. – Старик опять плюнул. – Ты любуешься сама собой, вот и всё. Это не могила, это твоё зеркало. Я расскажу тебе о скорби. Это произошло в тот день, когда мы захватили Замок Чёрной топи. Вот это была скорбь! Эльфы погибли все до одного, убили себя, не желая сдаваться нам в плен, не только мужчины, но и женщины, старики, они не оставили в живых даже своих детей. Все они лежали там, прекрасные и неподвижные, и между трупов сновали крысы. Огромные голодные крысы. Эти крысы потом понесли в города людей чуму. Только грызуны несли не заразу, я точно говорю, они несли проклятие. Вот это была скорбь! В тот день я подумал о том, как мало в нас различий. Мёртвые эльфы ничем не отличались от мёртвых людей. Они ничем не отличались от тех мальчишек, которые погибли, потому что я повёл их в бой, позвал их за собой и солгал о том, как хорошо быть воином, о том, что их ждут победы и награды. Я ведь знал, что это будет не так. Я знал и всё равно врал им. Потому что мне так приказали. Потому что нам нужны были те, кто умрут за победу.

– Замолчи! Зато только я знаю, что значит любить!

– Любить, хи хи, я пережил трёх жён. Каждую я любил. А потом женился в четвёртый раз – вот это скорбь.

Мне послышалось, как хихикают мнимые зрители в зале, как хлопают в ладоши и стучат каблуками. Эта фраза им понятна и легка. Брынь всегда говорит, что высокие чувства нужно разбавлять глупыми выходками и тогда вас ждёт успех и на сцене, и в жизни.

– Я знал девочку, – мрачно продолжил сотворённый мною старик, – мать которой упивалась своим горем. У этой матери было мраморное сердце. Она хотела, чтобы дочь никогда не знала счастья ради величия скорби. – Я швырнула Онини под ноги камешек бродячего мага и поплелась прочь, шепча себе под нос: – Вот это скорбь.

Я подумала, что, может быть, дорога Жуны к Священному лесу началась не из Замка Седых земель, а именно отсюда.

– Стой! – завопила Онини. – Ты должна умереть, признавая моё горе! Ты не сможешь спрятаться от меня под комком грязи! Ты не можешь бросить меня вот так, потому что, если ты уйдёшь, я не смогу больше… я потеряю власть!

Но меня больше не беспокоили её вопли, они ничем не отличались от криков чаек или ворон. Я с трудом разбирала летящие мне в спину слова, они сливались в неясный шум, похожий на шелест ветра в листве, а может, это моя собственная кровь ревела у меня в ушах.

Я с трудом стянула с себя маску, оставив на ней часть своей кожи, и грубо засунула её в сумку. Никакого полагающегося в этом случае почтения. Никакого ритуала, который проводят актёры после спектакля. Моя боль стала сильнее. Перед глазами потемнело. Мне показалось, что я вижу дракона.

«Я согласен, – сказал он и наклонил голову, – убей! Ну же!»

Не знаю, каким чудом мне удалось добрести до ближайшей деревни, этого я так и не смогла вспомнить, как ни старалась.

Сначала я услышала голос. Он лился как чистая вода, как солнечные лучи. И в нём не было угрозы. Только искреннее сочувствие и желание помочь. Поднять веки стоило огромных усилий, но я всё же сделала это. Ко мне тут же склонилась пожилая женщина.

Я лежала прямо на полу. Видимо, поднять и уложить меня на кровать сил у моей благодетельницы не хватило. А может, она просто не решилась тревожить моё и так измученное тело. Я прислушалась к себе. Силы возвращались, но не так быстро, как бы мне хотелось.

– Почему вы не сообщите об Онини в Великий город? – Я с трудом села. Тело нестерпимо болело. Теперь спину мне прикрывал плащ, и женщина, должно быть, не заметила кровь на моей одежде, а может быть, просто не знала, что делать с моими ранами, и не решилась их касаться.