— По чужим бабам шастаешь, что ли? Вся морда подпорчена. Ну, молодые! Кто же тебя застукал?

— Не то, Тимофеич, не то. Просто попал в кораблекрушение. Так уж вышло. У тебя телефон работает?

— Через раз, — объяснил Тимофеевич. — День звояять позволяет. День молчит, хоть ты разорвись.

На этот раз телефон работал. Катрич поднял трубку и сонным, недовольным голосом буркнул:

— Ну кто там? Другого времени нет?

— Это я, Артем.

Голос мгновенно изменился.

— Вы где, Иван Васильевич?! Я уже обыскался вас. Черт знает что думал.

— И правильно, потому как я был черт знает где и у кого. Ты можешь за мной приехать? И захвати для меня штаны. Любые, какие найдутся. Зачем? Да затем, что я голый…

Они сговорились. Рыжов повесил трубку. Повернулся к бакенщику:

— Тимофеич, у тебя ружье есть? Достань на всякий случай.

— Како ружье?!

Тимофеевич с подозрением посмотрел на Рыжова: друг-то друг, но куда ни кинь — прокурор. Ружьецо, конечно, имеется. Как такому не быть у русского мужика. Но оно не зарегистрировано. Испокон веку в казачьем доме водились не только двустволки, но и винтовочки нарезные. К тому же припасы к ним, и ничего, не возбранялось. Советская власть стала придумывать против этого массу запретов. Новая демократия пошла иным путем и все, кроме дыма охотничьего костра, обложила налогами. Охота ли мужику платить за стволы, которые больше для души, чем для стрельбы? И получается — только признайся, что есть двустволочка, бескурковая «ижевка» калибром двенадцать с резным прикладом и добрым припасом, неизвестно еще, во что это обойдется. Прокурор, хоть он сейчас и телешом, но даже без штанов от государственной должности не отставлен. Потому лучше умолчать: береженого Бог бережет.

Рыжов легко понял, что заставляет Лихоноса не выдавать оружия.

— Ладно, — сказал он, — сговоримся так. Ружье ты все же достань. И патроны. Лучше картечь. На всякий случай. Если не понадобится — уберешь. Я твоей пушки в глаза не видел. Идет?

— Сразу бы так и говорили, Иван Васильевич.

Ружье достали, но, к счастью, оно в ту ночь не понадобилось.

— Куда прикажете, командир?

Катрич, понимая всю серьезность истории, в которую влип Рыжов, все же еле сдерживал смех. Видеть следователя по особо важным делам в своих брюках — для него широких в поясе и длинных в гачах настолько, что их пришлось подворачивать сантиметров на двадцать, в пиджаке, который сползал с плеч, было весьма забавно. Рыжов понимал это и не обижался.

— Давай, шеф, в город, — ответил он тоном капризного пассажира такси.

Попрощавшись с Лихоносом, они тронулись в путь. По дороге Рыжов рассказал все, что с ним произошло, не упуская мельчайших подробностей.

Катрич некоторое время молчал, переваривая услышанное. Уже на подъезде к городу вдруг пошутил:

— Вели вы себя, Иван Васильевич, безответственно. Распивали с Калиновской вино. Разглядывали ее прелести. Потом сауна. Ночные купанья в реке. А без вас в городе черт знает что происходит.

Рыжов почувствовал, что шуткой Катрич предваряет какое-то важное сообщение, и счел нужным ему подыграть:

— Обижаешь, Артем. Я еще принимал грязевые ванны…

— Вот-вот, а за это время успели угрохать Ольгу Дмитриевну Тимофееву и ее любовника.

— Ты что?! Не может быть!

— Может, Иван Васильевич. Может. Вы все еще недооцениваете успехи общественных перемен.

На этот раз Рыжов шутки не поддержал.

— Подробности? Знаешь что-нибудь?

— На двадцать втором километре Черноморки «мерседес» мадам Тимофеевой выскочил на полосу встречного движения.