По сути, убийство Невзорова раскрыто, причины катастрофы самолета выяснены, можно паковать чемоданы и возвращаться в Москву. Официально дела по ликвидации «Кремлевской команды» ему никто не поручал. И если бы не Храпунов, так идеально вписавшийся во все обстоятельства, а потом оказавшийся невиновным, Турецкий, пожалуй, так бы и поступил.

Но теперь он был воробей стреляный и ограничиваться раскрытием дела на уровне исполнителей не собирался.

— Ведь можно же предположить, — продолжил Турецкий свою мысль вслух, — что Мефистофель, если он вдруг все же существует, аккуратно и ненавязчиво навел Розанова и Козина на идею убийства Невзорова.

— Потому что Невзоров узнал, кто он, и шел его сдавать, — согласился Реддвей, который в отличие от Турецкого верил, что Мефистофель есть. Вернее, есть человек, который нагло хозяйничает на его территории, создавая дополнительную головную боль и заставляя Реддвея шевелить не только мозгами, но и ногами, чего он в последнее время делать не любил. Называть его можно как угодно — хоть Мефистофелем, хоть Фаустом, хоть Вольфгангом Иоганном Гете. Так или иначе, нужно его поймать. — Тут, кстати, ваш Расторгуев, генерал и большая шишка в деле борьбы с вашей мафией, прямо у нее на родине желает оказать нам посильную помощь. Звонил мне недавно.

— И что ты ему сказал? — насторожился Турецкий.

— А ничего, решил с тобой посоветоваться.

— Молоток!

— Что есть молоток?

— Hummer.

— Что Hummer?

— Слэдж Хаммер, герой вашего эпоса.

— Ну?

— Молоток в смысле молодец.

— А! Идиома! — обрадовался Реддвей.

— Вот именно. Что ему уже известно?

— Пока — ничего. Он пока даже об аресте этих двоих не знает.

Турецкий задумался, покусывая кончик карандаша.

— На самом деле тут еще нужно прикинуть, что нам выгоднее. То есть всей правды мы ему точно не скажем. Но можно сказать ему квазиправду, а можно псевдоправду…

— Александр, говори проще, я не настолько силен в русском.

— Я и говорю: мы или держим его на дистанции и просто не подпускаем к делу, чтобы ничего не напортил. От них, свиней, как говорит Грязнов, всего можно ждать. Или, наоборот, выливаем на него ведра два дезинформации в надежде, что хотя бы часть ее просочится к Мефистофелю и он, испугавшись, проявит себя.

Козин, когда Реддвей рассказал ему, что Розанов повесил на него всех собак и обвинил во всех убийствах, побагровел, и оспинки на его круглом лице приобрели синюшный оттенок. Отношение напарника ему явно пришлось не по душе. Но Реддвей на это и рассчитывал, ожидая услышать новую версию событий.

Козин признал, что в Невзорова действительно стрелял он, но только под давлением обстоятельств. Невзоров их видел и, скорее всего, узнал. Но инициатором и организатором всего мероприятия был несомненно Розанов.

— Если бы он для своей бабы не пожелал купить всю вселенную одновременно и за наличный расчет, вообще ничего бы не случилось, — запальчиво говорил Козин, волнуясь и от этого слегка заикаясь.

— Кто она? — справился Реддвей, который очень не любил, когда при нем неуважительно, а тем более пренебрежительно отзывались о женщинах.

— Ася какая-то, — скривился Козин. — Он перед ней половичком стелился, ноги позволял об себя вытирать. И на Невзорова она нас навела.

— Как? — оживился Турецкий. Ему в голову вдруг пришла совершенно гениальная мысль: а вдруг Мефистофель — женщина. Он стал перебирать в уме всех женщин, попадавшихся ему в ходе расследования, и не мог определить на роль злого гения никого, кроме Качаловой.