…Турецкий решил буквально на полчаса забежать к дочке в школу. Ждать до вечера и откладывать встречу с семьей не было смысла: когда они от Родичевой вернутся — неизвестно, могут за час управиться, а могут и до утра застрять. Тогда уже не он на Ирину будет обижаться за то, что не встретила, а она на него, и с Нинкой, еще чего доброго, разминется.

И с этой Настей Родичевой откровенно не хотелось встречаться, как лезть в ледяную воду. Нужно сперва запастись положительными эмоциями.

В школе устроили конкурс среди учеников младших классов по рисунку на асфальте. Асфальт в Москве который уже день был мокрым, рисовать на нем можно было только под навесом, и хорошо бы в отапливаемом помещении — руки зябли. Поэтому мероприятие проходило в спортзале. Родители жались вдоль стен, дабы предоставить малолетним живописцам максимум оперативного простора. Турецкий, ежесекундно извиняясь, стал пробираться к Ирине, пристроившейся в самом дальнем от входа углу. Она была полностью поглощена созерцанием самозабвенно рисующей дочери и его, разумеется, не замечала. Половина папаш и мамаш пришли с «мыльницами» и видеокамерами, на Турецкого шикали: опоздал, толкается еще и мешает запечатлевать исторические минуты в жизни чад.

— Привет! — Он толкнул Ирину под руку и чмокнул в щеку.

Стоявшие рядом, очевидно, родители из Нинкиного класса, которых он не знал, а она знала, обернулись в их сторону. Ирина раскраснелась, как девочка, и, пряча глаза от окружающих, зашептала ему на ухо:

— Ниночка, наверное, выиграет, по крайней мере в своем классе. Она сказала, что папа у нее — главный герой и она подарит ему его портрет. Смотри, как у нее здорово получается!

Турецкий привстал на цыпочки и вытянул шею, чтобы получше рассмотреть Нинкино художество. Она изобразила всадника с пистолетом и буденновскими усами. Пол в спортзале был выкрашен темно-коричневой краской, поэтому всадник получился негритянским, в крайнем случае — загорелым арабским. На боку у скакуна Нинка старательно, прикусив от усердия язычок, выводила: «Мой папа».

Турецкий оглядел близлежащие произведения. Работа дочери отличалась от окружающих лишь одним: в центре композиции находился не кто иной, как родной отец, о чем недвусмысленно гласила подпись к рисунку. Не мама, не вся семья, не любимая собака, машина или пикирующий бомбардировщик. Он — Александр Борисович Турецкий, пусть и в негритянском обличье.

— Нинкин рисунок лучше всех! — прошептал он с гордостью Ирине на ухо. — Она у нас поддерживает семейную традицию, сама того не зная.

— Какую традицию? — не поняла Ирина.

— Ну, бабушка многоюродная, вернее, прабабушка…

Ирина удивленно посмотрела на него:

— Погоди. Откуда ты знаешь про бабушкин подарок?

Турецкого прошиб пот. Это ж надо! Домой приехал называется. Родные стены помогают расслабиться. Расслабился, идиот! Поскольку вразумительного объяснения на ум ему не приходило, да и откуда таковому взяться: не Фроловский же поведал в порыве откровенности, Турецкий решил свалять Ваньку:

— Ты что, Ирина моя свет Генриховна?! Сама же мне и сказала на даче у Фроловских. Или забыла уже?

— Турецкий, — она отстранилась, чтобы посмотреть на него строго, но взгляд вышел обреченным, — я, конечно, не могу за тобой с Грязновым в выпивке угнаться по слабой своей женской природе, но провалов в памяти у меня не бывает. Даже после возлияний…

Турецкий почувствовал себя последним подлецом и еще почувствовал — это не конец, разговор будет иметь тягостное продолжение, возможно, это начало целого сериала.