Это было 16 марта 1939 года. Мы с Полем гуляли в парке «Лескалье». Гитлер вошел в Прагу, и с Чехословакией было покончено. Поль утверждал, что и Франция не избежит войны, но я не хотела в это верить и посмеивалась над его мрачными пророчествами. Предложение Анни так запало мне в душу, что я ни о чем другом и думать не могла. Воздух был по-весеннему теплый, и я сказала себе: для такого разговора лучшего момента не найти.

— Да как ты можешь предлагать мне… такое?! Ты с ума сошла! Анни — совсем еще девочка, она не ведает, что творит, она сказала это сгоряча, не подумав! Но ты-то, ты представляешь себе, чем это чревато? Сначала ты потребовала, чтобы мы уехали из Парижа. А что моя карьера от этого страдает, тебе наплевать. Теперь ты хочешь заставить меня переспать с первой встречной. А что потом? Нам придется отнять у нее ребенка, а перед тем убить ее родителей этой «радостной новостью». Нет, ты и впрямь обезумела. Приди в себя, очень тебя прошу. Ну дай я обниму тебя, дорогая, и послушай меня: ты ведь уже забеременела однажды, значит, сможешь забеременеть снова, я тебя уверяю.

Но я не дала ему обнять себя; после того дня я вообще ни разу не позволила ему обнять себя. Дойдя до беседки, увитой кирказоном, я села на скамью. Поль остался стоять, нервно закручивая гибкий стебель вокруг железного прута полукруглого свода. И тут я сказала, стараясь произносить слова четко и внятно:

— Я никогда не была беременна. Паскен тебя обманул.

Это случилось два года назад. Однажды месячные не начались у меня в положенный срок; прошло несколько дней, затем недель, а их все не было. В мечтах я давно уже напридумывала тысячи разных способов объявить Полю о своей беременности, и наконец представился случай этим воспользоваться. Поль сжал меня в объятиях с горячей любовью, твердя, что он так боялся, что у нас не будет детей, что он горд и счастлив, что обещает мне стать лучшим отцом на свете, о каком только можно мечтать. Мы провели ночь, строя множество радужных планов, а ведь как давно мы этим не занимались. На следующий день я пошла на консультацию к Паскену и по дороге заглянула на рынок. Вечером к нам собирались на ужин близкие друзья, которым мне не терпелось объявить о своем счастье.

Я так и не узнала, как прошел этот ужин и как Поль сообщил о «счастливом событии» нашим гостям. Вернувшись от врача, я извинилась перед ними и поднялась к себе в спальню: мне стало нехорошо. Полю пришлось праздновать без меня событие, которому не суждено было произойти. У меня не хватило мужества сказать ему правду.

Я не была беременна: Паскен с огорчением констатировал у меня обыкновенную аменорею — нарушение менструального цикла, совсем не страшное заболевание. Не страшное?.. Да как у него язык повернулся сказать такое?!

Я пролежала в постели целую неделю. Поль объяснял мое недомогание беременностью и окружил меня самой нежной заботой. Он читал мне поздравительные письма от знакомых. Но мне все было безразлично, я перестала есть, и встревоженный Поль вызвал Паскена.

Когда они оба вышли из моей спальни, я почувствовала бесконечное облегчение: вот сейчас Паскен все расскажет мужу про мою «совсем не страшную» аменорею, и хорошо. Однако Поль вернулся ко мне с ласковой улыбкой и, поправляя одеяла, прошептал, что не стоит так убиваться: если я забеременела один раз, значит, наверняка забеременею снова, и не о чем беспокоиться, у нас все будет хорошо, и он меня любит.

Напрасно я с рыданиями уверяла Поля, что вовсе не была беременна, что я бесплодна. Он только гладил меня по голове, успокаивал и твердил, что мои бредни вполне объяснимы после случившегося, что врач предупредил его об этом. Я перестала кричать, поняв, что Поль все равно мне не поверит, не захочет поверить. Паскен сказал ему, что у меня депрессия, типичная для многих женщин, перенесших выкидыш. В тот единственный раз, когда ему следовало сказать правду, он скрыл ее от моего мужа.