Дом был чересчур велик для двоих. Туда стекались родственни­ки, стремившиеся его заполнить. Отец Джино хотел превратить дом в патриархальное предприятие, где каждый член семьи имел бы свою комнату и все сходились бы за едой. Он готов был отказаться от новой практики в Поджибонси, лишь бы играть роль патриарха. Джино охотно согласился с ним, так как любил своих родных и при­вык к большой семье, и преподнес это предложение Лилии как при­ятную новость. Та даже не пыталась скрыть свой ужас.

Тогда он и сам ужаснулся, поняв, сколь чудовищна была идея. Раскаялся, что предложил ее, помчался к отцу сказать, что это невоз­можно. Отец стал горько сетовать на то, что богатство уже портит сына, делает бесчувственным и черствым; мать заплакала, сестры обвинили Джино в том, что он закрывает им путь в общество. Он просил прощения и пресмыкался, пока они не напали на Лилию. Тогда он набросился на них, объявил, что они неспособны понять английскую леди, его жену, и недостойны иметь с ней дело и что в доме его будет один хозяин - он сам.

Лилия похвалила его, когда он вернулся, приласкала, называла храбрым мальчиком, героем и другими ласкательными именами. Од­нако он впал в мрачное настроение, когда его клан с большим досто­инством покидал Монтериано - достоинством, которое ничуть не убавил врученный им чек. Они забрали чек с собой, но совсем не в Поджибонси, а в Эмполи - оживленный пыльный городок милях в двадцати от Монтериано. Там они с комфортом и обосновались. Но сестры Джино утверждали, будто он их туда загнал.

Чек, естественно, исходил от Лилии, которая постоянно проявля­ла щедрость и охотно соглашалась водить знакомство со всеми род­ными, только бы не жить с ними вместе, так как близкие родствен­ники мужа действовали ей на нервы. Больше всего ей нравилось ра­зыскивать каких-нибудь дальних, позабытых свойственников и ра­зыгрывать перед ними госпожу Щедрость. Потом она удалялась, ос­тавляя после себя недоумение и, еще чаще, недовольство. Джино не мог понять, почему все его родственники, прежде такие приветли­вые, сделались плаксивыми и неприветливыми. Он приписал это ве­личию своей супруги, в сравнении с которой остальные смертные казались заурядными. Деньги быстро таяли, несмотря на то, что жизнь была дешевой. Лилия оказалась даже богаче, чем он ожидал. Он со стыдом вспоминал, как однажды пожалел, что не может взять тысячу лир, предложенную Филипом. Да, то была бы недальновид­ная сделка.

Лилии понравилась ее жизнь в новом доме: ничего не делать, только отдавать приказания улыбающейся прислуге через преданно­го мужа, выполняющего роль толмача. Она послала миссис Герритон развязное письмо с описанием своего счастья. Ответила ей Генриет­та: а) всякая переписка между ними впредь будет поддерживаться только через поверенных; б) не вернет ли Лилия шкатулку с инкрус­тацией, данную ей на время (а не подаренную) для платков и ворот­ничков?

-    Посмотри, чего я лишаюсь, выйдя за тебя замуж! - сказала Ли­лия Джино. Она никогда не пропускала возможности подчеркнуть, что снизошла до него.

Он думал, что она имеет в виду шкатулку, и посоветовал не отсы­лать ее обратно.

-   Глупый, я говорю про жизнь. У Герритонов очень хорошие свя­зи. Они занимают ведущее положение в состонском обществе. Но к чему мне все это, раз у меня есть мой глупенький мальчик!

Она обращалась с ним как с ребенком (а он и был ребенком) и как с несмышленышем, чего про него никак нельзя было сказать. Свое превосходство над ним она считала столь неоспоримым, что упуска­ла случай за случаем утвердить свою власть. Раз он красив и ленив, значит, неумен, рассуждала она. Беден - значит, никогда не осмелится порицать свою благодетельницу. Страстно влюблен - следова­тельно, она вольна поступать, как захочет.

«Может, это и не райское блаженство, - думала она, - но все луч­ше, чем Чарлз».