Николай Лейкин. Кухарки и горничные
I
Утро. Въ мясной тараторятъ другъ съ дружкой о томъ, о семъ кухарки, пришедшія за мясомъ, и, разумѣется, ругаютъ хозяекъ. Мясники въ грязныхъ отъ крови и сала передникахъ рубятъ говядину для покупательницъ. Паренекъ-подростокъ принимаетъ деньги за стойкой и сдаетъ сдачу. Около стойки слышенъ кухарочій возгласъ: — Пять копѣекъ съ тебя, паренекъ… Давай, давай… Не зажиливай… Нечего тебѣ хозяина-то своего беречь. Не кумъ онъ тебѣ, ни братъ, ни сватъ. А ужъ кухаркѣ безъ халтуры невозможно… — Да вѣдь ты вчера двѣнадцать копѣекъ не додала, — улыбается мальчикъ-подростокъ. — Вчера одна покупка, а сегодня другая. Вчера отъ рубля двѣнадцать копѣекъ, а сегодня пятачокъ отъ полтины. Это на помаду и на кофей. Самъ, вѣдь, ужъ знаешь, что такое кухарочное положеніе. Давай, давай. Не стыдись. — Дѣлать нечего… Получите пятачокъ. А только, какой вы строгой жизни, госпожа кухарочка! — Будешь съ вами, чертями, строгъ, когда вы правиловъ не знаете! Анисьюшка! Анисья Матвѣвна, голубушка! Здравствуй, мать моя! Какими ты здѣсь, ангелка, судьбами? — Здравствуй, Дарья Силантьевна. Чмокъ, чмокъ — и двѣ кухарки расцѣловались Одна была черноволосая въ сѣромъ байковомъ платкѣ на головѣ и съ усиками надъ верхней губой, другая — рыжая, скуластая и въ темножелтомъ платкѣ съ разводами. — Какимъ это вѣтромъ тебя съ Песковъ-то къ намъ занесло? — повторила вопросъ черная кухарка. — Да вотъ ужъ третій день живу здѣсь у васъ на мѣстѣ въ угловомъ домѣ. Мой пострѣлъ сюда перебрался, и я съ стараго мѣста соскочила, чтобъ поближе къ нему быть. — Подарочекъ-то рождественскій все-таки у хозяевъ слинула-ли? — Взяла, взяла. Только подарка и ждала, а то мой пострѣлъ давно ужъ въ здѣшнихъ мѣстахъ околачивается. Что-жъ, послѣ подарка я всѣ святки у нихъ прожила. Я честь честью. — Шерстяное платье взяла? — Шерстяное и два рубля денегъ на кофей. Я все-таки съ ними по-благородному… Я имъ праздники отработала. Гости у нихъ два раза были, такъ я честь честью бламанже даже сдѣлала, — сообщала рыжая кухарка. — Ну, а вотъ здѣшнее-то мѣсто было у меня раньше припасено. — Не стоитъ баловать-то хозяевъ. И такъ ужъ они… Ну, а я, дѣвушка, также думаю съ мѣста уходить. — Тоже на другое мѣсто норовишь? — Нѣтъ, Богъ съ ними, съ мѣстами, покудова. Думаю мѣсяцъ, другой въ своемъ уголкѣ побаловаться. — Отдохнуть? — Да чего-жъ мнѣ себя не потѣшить, дѣвушка! Вещи, которыя у меня заложены были, теперь я всѣ выкупила, восемнадцать рублей у меня прикоплено есть, хорошій кусокъ шерстяной матеріи на платье въ сундукѣ лежитъ, на цѣлую подушку я себѣ пера отъ птицы накопила, такъ чего-жъ мнѣ такъ ужъ очень лямку-то по хозяевамъ тянуть! Можно и на своей волѣ пожить. Я всегда такъ… Я семь, восемь мѣсяцевъ на мѣстѣ сижу, а потомъ ужъ мѣстомъ не дорожу. Плевать мнѣ. — Тебѣ хорошо такъ разсуждать, коли у тебя изверга нѣтъ, — сказала рыжая кухарка. — А поговори-ка ты съ моимъ извергомъ. — Какъ изверга у меня нѣтъ? Извергъ у меня есть, а только онъ самъ по себѣ и не особенно меня тиранствуетъ. — Ну, да. Не вышибаетъ. — Боже избави! Да я сама ему глаза выцарапаю. Нѣтъ, милушка, онъ слесарь, вагонный слесарь, и иногда по два съ полтиной въ день зарабатываетъ. — Вотъ, вотъ… Скажи, какая счастливая! А я-то сирота! — И давно-бы мы съ нимъ, дѣвушка, обзаконились, — продолжала черная кухарка:- да у него жена въ деревнѣ есть. |
