— Скажи на милость, какой! Это ужъ, значитъ, человѣкъ обстоятельный. А мой-то, мой-то эѳіопъ какой! На прошлой недѣлѣ, душечка, прямо пришелъ и хорошій платокъ у меня уволокъ.

— Такъ чего-жъ ты такого при себѣ держишь? — спросила черная кухарка.

— Да вѣдь все думается, что вотъ, вотъ… А только ужъ теперь отъ него и не отбояришься. Нѣтъ, не отбояришься. Онъ на днѣ моря сыщетъ.

— Да какое ужъ тутъ отбояриванье, коли сама къ нему поближе переѣхала.

— Изсушилъ, изсушилъ, тиранъ! — вздохнула рыжая кухарка и даже отерла слезу, — А ты, Дарьюшка, за сколько у господъ-то живешь? — спросила она. — Не передашь-ли мнѣ свое мѣстечко, коли сбираешься уходить? Можетъ статься, твое-то выгоднѣе.

— За восемь рублей живу и горячее отсыпное.

— Ну, и я тоже. А я пуще изъ-за помѣщенія думаю уходить. Комнаты мнѣ нѣтъ, и сплю я въ кухнѣ за перегородкой. Придетъ мерзавецъ-то, посидитъ-посидитъ, и некуда его спрятать. Все на юру, все на юру. Войдетъ барыня въ кухню, и онъ передъ ней какъ на ладони.

— У насъ тоже помѣщеніе-то не ахти. Хоть и есть комната, да вмѣстѣ съ горничной.

— Ну, все-таки… Все-таки, его можно посадить туда, подлеца, чтобъ передъ хозяйкой-то онъ не торчалъ. Пожалуйста, Дашенька, передай мнѣ это мѣсто, когда уйдешь.

Черная кухарка подумала и отвѣчала:

— Да пожалуй, бери. А только мнѣ еще надо съ барыней поругаться, чтобы уйти, а то какъ-же…

— Да зачѣмъ-же ругаться-то? Ты честью уходи.

— Неловко, милая.

— Отчего неловко?

— Станетъ уговаривать: «останься, да останься. Чего, молъ, тебѣ!» А тутъ сразу… Разругались — и дѣлу конецъ. «Пожалуйте, сударыня, жалованье и паспортъ». Да ты не бойся. Не долго тебѣ ждать придется. Я скоро… Она ужъ сквалыжничать въ провизіи начинаетъ, а я этого терпѣть не могу. Вчера я беру семь фунтовъ ссѣку и приношу семь, а она въ претензіи, зачѣмъ семь, а не пять. «Я, говоритъ, пять приказывала». А мнѣ, говорю, мясникъ семь отрубилъ. Ну, сейчасъ разговоры, ворчанье. А я этого терпѣть не могу.

— Пожалуйста, ангелка, дай знать, какъ отходить будешь.

— Хорошо, хорошо.

— Ты гдѣ, милая, живешь-то?

— Да вотъ тутъ въ семнадцатомъ номерѣ у доктора.

— А я въ двадцать третьемъ у купца. Купецъ-дровяникъ. Ивановъ… Одинъ только и есть въ домѣ купецъ. Пожалуйста, какъ что — и добѣги…

— Ладно, ладно. Я скоро поругаюсь. Надоѣли, черти… Все гости да гости, и баринъ сталъ самъ провизію покупать. То, тутъ какъ-то, привезъ двѣ пары тетерокъ, и хвастается, что на гривенникъ за штуку дешевле меня купилъ, а то языковъ пару соленыхъ приволокъ. А я этого терпѣть не могу. Не господское это дѣло. Барыня, тутъ, тоже какъ-то по полуящику макаронъ и вермишели купила на сторонѣ. Зачѣмъ кухарку обижать? Это не благородно. Кухарка должна доходъ имѣть… И всѣ это знаютъ. Нѣтъ, я скоро. Чуть только еще что-нибудь сами купятъ — готова карета. Подниму крикъ, что сквалыжники, грошовники, что довѣрія ко мнѣ не имѣютъ, — и пожалуйте разсчетъ. Ну, прощай, душечка. Мнѣ еще надо на живорыбный садокъ, — сказала черная кухарка, поцѣловала рыжую и стала уходить, — Приходи кофейку-то попить! Живу у доктора. Семнадцатый номеръ, — крикнула она въ дверяхъ, обертываясь къ рыжей кухаркѣ.