– Я с вами согласен, доктор, – снова вставил Хазелхерст.

– А вас, черт побери, никто не спрашивает! – взорвался я. – И нет у вас никакого права разрешать ей или не разрешать. Записи надерганы из мозга моей жены, и они принадлежат ей. Мне надоело смотреть, как вы разыгрываете из себя господа Бога. Я ненавижу эти замашки у паразитов, и точно так же ненавижу их у людей. Она сама за себя решит. А теперь потрудитесь узнать ее мнение.

– Миссис Нивенс, вы хотите увидеть записи? – спросил Стилтон.

– Да, доктор, – ответила Мэри. – Очень.

Он явно удивился.

– З-э-э... как скажете. Вы будете смотреть их одна?

– Вместе с мужем. Вы и доктор Хазелхерст можете остаться, если хотите.

Они, разумеется, остались. В операционную принесли стопку кассет, каждая с наклейкой, где значились дата записи и возраст объекта. Чтобы просмотреть их все, нам потребовалось бы несколько часов, поэтому я сразу отложил в сторону те, что относились к жизни Мэри после 2051 года: они вряд ли могли помочь.

Первые кассеты относились к раннему детству. В начале каждой записи шло изображение объекта – Мэри. Она стонала, ворочалась и едва не задыхалась, как всегда случается с людьми, которых вынуждают возвращаться к неприятным и нежеланным воспоминаниям. И только после этого разворачивалась реконструкция событий – ее голосом и голосами других людей. Больше всего меня поразило лицо Мэри – я имею в виду, на стереоэкране. Мы увеличили изображение, так что оно придвинулось почти вплотную к нам, и могли следить за мельчайшими изменениями в выражении лица.

Сначала Мэри превратилась в маленькую девочку. Нет, черты лица остались прежними, взрослыми, но я знал, что вижу жену именно такой, какой она выглядела в детстве. Мне сразу подумалось, как хорошо будет, если у нас тоже родится девочка.

Затем выражение ее лица менялось – это начинали говорить другие люди, чьи слова сохранились у нее в памяти. Мы словно смотрели на невероятно талантливого актера, играющего подряд сразу несколько ролей.

Мэри воспринимала записи достаточно спокойно, только незаметно для других сунула свою руку в мою. Когда мы добрались до тех жутких кассет, где ее родители превратились в рабов титанцев, она сжала мои пальцы, но больше никак себя не выдала.

Я отложил в сторону кассеты с надписью «Период анабиотического сна», и мы перешли к следующей группе – от ее пробуждения до спасения на болотах.

Сразу стало ясно, что паразит оседлал ее, едва Мэри пришла в себя после анабиоза. Мертвое выражение лица – это титанец, которому незачем притворяться. Последние передачи из красной зоны были полны таких кадров. А скудность воспоминаний за этот период лишь подтверждала, что Мэри находилась во власти паразита.

Затем, совершенно неожиданно, паразит исчез, и она вновь стала маленькой девочкой, больной и испуганной. Сохранившиеся в памяти мысли путались и расплывались, но потом возник новый голос, громкий и чистый:

– Чтоб я сдох, Пит! Здесь маленькая девчонка!

Еще один голос:

– Живая?

И снова первый:

– Не знаю.

Дальше на пленке шли воспоминания о Кайзервиле, ее выздоровление и много других голосов и мыслей.

– Я хотел предложить вам прокрутить еще одну запись из того же периода, – сказал доктор Стилтон, вынимая кассету из проектора. – Они все немного отличаются друг от друга, а период для нас ключевой.

– Почему, доктор? – поинтересовалась Мэри.

– А? Нет, если не хотите, можем, конечно, не смотреть, но именно этот период мы сейчас исследуем.