Курт. Партайгеноссе Фриц опять пытается заткнуть мне рот. И я снова отвечу ему, что я актер, и потому буду продолжать, да, господа, Зигмунд Фрейд был евреем. Да, господа, моя теория в чем-то обязана ему. Но Зигмунд Фрейд — не надо забывать этого — был немецким евреем, то есть он родился, учился и всегда жил в чисто немецкой социальной и академической среде. И я, господа, убежден, что все хорошее, что есть в теории Фрейда, все это немецкого происхождения. Фрейд с присущей его нации хитростью, можно сказать, высосал свою теорию из немецкой культуры, словно паразит, пьющий кровь того, кто дает ему приют. Но что, господа, говорит Фрейд о семье? Он говорит две вещи, одну верную, другую неверную. Верное это то, что в каждой семье, если бы природе было позволено идти своим путем, были бы половые отношения. А неверное то, что нужно подавлять природу, то есть создавать себе табу, иначе — без запретов — не смогут существовать ни общество, ни культура. Все правильно в том, что касается первого тезиса, все неверно в том, что касается второго. В первом проявляется немецкая культура, во втором — еврейская. Ну, а мы, господа, не евреи.

Первый офицер. Однако до прихода фюрера к власти это утверждали и евреи: они были против родины, против чести и против семьи.

Курт. Мы не евреи и потому в противовес еврею Фрейду говорим: освободим человека от семьи, от морали, пусть не станет отцов, матерей, сыновей, дочерей, братьев, сестер. Освободим человека раз и навсегда и дадим ему возможность жить по законам природы и культуры, ничего не подавляя, ничего не запрещая, в героическом и свободном мире, созданном для него, а не против него.

Третий офицер. Как это понимать? Что все волны допускать кровосмешение?

Курт. Нет, кровосмешение мы допускаем сегодня — когда допускаем — лишь потому, что существует и стоит мораль, которая объясняет нам, что именно мы делаем. Но когда не станет семьи, не останется и морали. А не будет морали, не будет и кровосмешения, и запрета на него, и соблазна его. И останутся только свободные мужчины и женщины в свободном обществе.

Третий офицер. Которые будут совершать кровосмешение.

Курт. Которые смогут или не смогут делать нечто такое, что по старой морали может быть названо кровосмешением, но по новой идее не будет называться никак, потому что не будет существовать в реальности.

Первый офицер. Однако пока эти новый идеи не восторжествовали, я надеюсь, партайгеноссе комендант лагеря, согласится со мной, что можно называть кровосмешением половую близость между людьми одной крови.

Курт. Это вопрос лишь названия, как вы скоро убедитесь. Во всяком случае, мне важно подчеркнуть, что мы, нацисты, должны избавиться от евреев, но не от их морали. А что это такое, еврейская мораль, господа? Это старый, грязный, ложный психологический прием, с помощью которого нам запрещают делать некоторые вещи для того, чтобы потом, когда мы их все-таки сделаем, мы получили больше удовольствия. Так что желание, запрет, нарушение запрета, сладость от нарушения, раскаяние и снова желание — этот болезненный цикл евреи называют моралью или вернее — совестью.

Первый офицер. От совести мы тоже должны избавиться?

Курт. В некоторых случаях — да.

Первый офицер. Без совести жить нельзя.

Курт. Превосходно можно жить. Мы, эсэсовцы, отличный пример того, что такое ампутированная совесть.

Первый офицер. Я хотел бы, чтобы вы это пояснили.

Курт. Господа, в этом концлагере мы завершаем уничтожение евреев как нации, то есть полное искоренение этого народа. И наши враги обвиняют нас именно в этом, что мы не имеем совести, поступая так, и что мы, следовательно, преступники. Но совесть, господа, это исторический продукт, который можно изменять или даже уничтожить как раз с помощью истории. Так что существует, господа, не одна какая-то совесть, а много разных совестей — столько, сколько существует историй народов, которые, извините, за игру слов, делают историю.