Что это? На его кресле, в двух шагах от него, садит женщина, вся в чёрном. Голова отклонена в сторону, как в стереоскопе… Это она! Это Клара! Но какое строгое, какое унылое лицо!

Аратов тихо опустился на колени. Да; он был прав тогда: ни испуга, ни радости не было в нём – ни даже удивления… Даже сердце его стало тише биться. Одно в нём было сознание, одно чувство: «А, наконец! наконец!»

«Клара, – заговорил он слабым, но ровным голосом, – отчего ты не смотришь на меня? Я знаю, что это ты… но ведь я могу подумать, что моё воображение создало образ, подобный тому… (Он указал рукою в направлении стереоскопа.) Докажи мне, что это ты… обернись ко мне, посмотри на меня, Клара!»

Рука Клары медленно приподнялась… и упала снова.

«Клара! Клара! обернись ко мне!»

И голова Клары тихо повернулась, опущенные веки раскрылись, и тёмные зрачки её глаз вперились в Аратова.

Он подался немного назад – и произнёс одно протяжное, трепетное: – А!

Клара пристально смотрела на него… но её глаза, её черты сохраняли прежнее задумчиво-строгое, почти недовольное выражение. С этим именно выражением на лице явилась она на эстраду в день литературного утра – прежде чем увидала 1 Аратова. И так же, как в тот раз, она вдруг покраснела, лицо оживилось, вспыхнул взор – и радостная, торжествующая улыбка раскрыла её губы…

«Я прощён! – воскликнул Аратов. – Ты победила… Возьми же меня! Ведь я твой – и ты моя!»

Он ринулся к ней, он хотел поцеловать эти улыбающиеся, эти торжествующие губы – и он поцеловал их, он почувствовал их горячее прикосновение, он почувствовал даже влажный холодок её зубов – и восторженный крик огласил полутёмную комнату.

Вбежавшая Платонида Ивановна нашла его в обмороке. Он стоял на коленях; голова его лежала на кресле; протянутые вперёд руки бессильно свисли; бледное лицо дышало упоением безмерного счастия. Платонида Ивановна так и упала возле него, обняла его стан, залепетала:

«Яша! Яшенька! Яшененочека!» – пыталась приподнять его своими костлявыми руками… он не шевелился. Тогда Платонида Ивановна принялась кричать не своим голосом. Вбежала служанка. Вдвоём они кое-как его подняли, усадили, начали прыскать в него водою – да ещё с образа…

Он пришёл в себя. Но на расспросы тётки он только улыбался – да с таким блаженным видом, что она ещё пуще перетревожилась – и то его крестила, то себя… Аратов наконец отвёл её руку и все с тем же блаженным выраженьем на лице промолвил:

«Да, Платоша, что с вами?»

«С тобой-то что, Яшенька?»

«Со мной? Я счастлив… счастлив, Платоша… вот что со мной. А теперь я желаю лечь да спать», – он хотел было приподняться – но такую почувствовал в ногах, да и во всём теле, слабость, что без помощи тётки да служанки не был бы в состоянии раздеться – и лечь в постель. Зато он заснул очень скоро, сохраняя на лице все то же блаженно-восторженное выражение. Только лицо его было очень бледно. Когда на следующее утро Платонида Ивановна вошла к нему – он находился все в том же положении… но слабость не прошла – и он даже предпочёл остаться в постели. Бледность его лица особенно не понравилась Платониде Ивановне. «Что это, Господи! – думалось ей, – кровинки в лице нет, от бульона отказывается, лежит да посмеивается – и все уверяет, что здоровёхонек!» Он отказался и от завтрака. «Что же это ты, Яша? – спрашивала она его, – так весь день и намерен пролежать?» – «А хоть бы и так?» – ответил ласково Аратов.