|
Зато он заснул очень скоро, сохраняя на лице все то же блаженно-восторженное выражение. Только лицо его было очень бледно. Когда на следующее утро Платонида Ивановна вошла к нему – он находился все в том же положении… но слабость не прошла – и он даже предпочёл остаться в постели. Бледность его лица особенно не понравилась Платониде Ивановне. «Что это, Господи! – думалось ей, – кровинки в лице нет, от бульона отказывается, лежит да посмеивается – и все уверяет, что здоровёхонек!» Он отказался и от завтрака. «Что же это ты, Яша? – спрашивала она его, – так весь день и намерен пролежать?» – «А хоть бы и так?» – ответил ласково Аратов. Самая эта ласковость опять-таки не понравилась Платониде Ивановне. Аратов имел вид человека, который узнал великую, для него очень приятную тайну – и ревниво держит и хранит её про себя. Он дожидался ночи – не то что с нетерпеньем, а с любопытством. «Что же далее? – спрашивал он себя, – что будет?» Изумляться, недоумевать он перестал; он не сомневался в том, что вступил в сообщение с Кларой; что они любят друг друга… И в этом он не сомневался. Только… что же может выйти из такой любви? Вспоминал он тот поцелуй… и чудный холод быстро и сладко пробегал по всем его членам. «Таким поцелуем, – думалось ему, – и Ромео и Джульетта не менялись! Но в другой раз я лучше выдержу… Но как же дальше? Ведь вместе жить нам нельзя же? Стало быть, мне придётся умереть, чтобы быть вместе с нею? Не за этим ли она приходила – и не так ли она хочет меня взять? Ну так что же? Умереть – так умереть. Смерть теперь не страшит меня нисколько. Уничтожить она меня ведь не может? Напротив, только так и там я буду счастлив… как не был счастлив в жизни! О, этот поцелуй!».
Платонида Ивановна то и дело заходила к Аратову в комнату; не беспокоила его вопросами – только взглядывала на него, шептала, вздыхала – и уходила опять. Но вот он отказался и от обеда… Это было уже из рук вон плохо. Старушка отправилась за своим знакомым участковым лекарем, в которого она верила только потому, что человек он был непьющий и женился на немке. Аратов удивился, когда она привела его к нему; Платонида Ивановна так настойчиво стала просить своего Яшеньку позволить Парамону Парамоновичу (так звали лекаря) осмотреть его – ну хоть для неё! – что Аратов согласился. Парамон Парамоныч ощупал у него пульс, посмотрел на язык – кое-что порасспросил – и объявил наконец, что необходимо нужно его «послушать». Аратов был в таком повадливом настроении духа, что и на это согласился. Лекарь деликатно обнажил его грудь, деликатно постучал, послушал, похмыкал – и прописал капли да микстуру, а главное: посоветовал быть спокойным и воздерживаться от сильных впечатлений. «Вот как! – подумал Аратов… – Ну, браг, поздно хватился!» "Что такое с Яшей? – спросила Платонида Ивановна, вручая Парамону Парамоновичу на пороге трехрублевую ассигнацию. Участковый лекарь, который, как все современные медики, – особенно те из них, что мундир носят, – любил пощеголять учёными терминами, объявил ей, что у её племянника все диоптрические симптомы нервозной кардеалгии – да и фебрис есть. «Ты, однако, батюшка, говори попроще, – отрезала Платонида Ивановна, – латынью-то не путай; ты не в аптеке!» «Сердце не в порядке, – объяснил лекарь, – ну и лихорадочка…» – и повторил свой совет насчёт спокойствия и воздержания. «Да ведь опасности нет?» – со строгостью спросила Платонида Ивановна (смотри, мол, опять в латынь не заезжай!). «Пока не предвидится!» – уверил лекарь и ушёл. |
