И снова столкнулась с Маричем. Из галереи он так и не ушел.

Черт бы тебя побрал, дашь ты мне покой или нет?

— Ну? — я была больше не в состоянии изображать любезность. — Что еще не слава богу?

— Я думал, вы поинтересуетесь судьбой покойного.

— Я уже поинтересовалась судьбой покойного, — это была чистая правда: бригада, увозившая Быкадоро-ва в морг, сообщила мне, что он будет сожжен и похоронен в городском колумбарии, если, конечно, родственники не возражают. Я не возражала и даже уточнила, куда можно внести деньги.

— А ваша подруга?

— Вряд ли она будет на похоронах.

— А вы?

— Я буду.

Уж не отправишься ли ты на похороны, чтобы убедиться, что Быкадоров ничего не унес с собой в могилу?…

— Я вот что хотел сказать, Катерина Мстиславовна, — Марич опустил глаза, и морщинка между бровями предательски дрогнула. — Может быть, мы выпьем с вами кофе где-нибудь, если вы не возражаете?

— В другой раз, Кирилл Алексеевич, — сказала я, искренне надеясь, что никакого другого раза не будет. — Сейчас начало шестого, галерея закрыта. Я больше вас не задерживаю.

Стараясь сохранять спокойствие и нести пакет как можно беспечнее, я закрыла галерею.

— Я провожу вас, — положительно, Марич никак не мог расстаться со мной.

— Не стоит. Я живу недалеко, за углом. Я ускорила шаг, давая понять незадачливому капитану, что аудиенция закончена.

— Еще один вопрос, Катерина Мстиславовна… Это ваш натуральный цвет? Я даже опешила.

— Какой цвет?

— Цвет волос, я имею в виду… Никогда не видел таких рыжих волос…

— Бедняжка, ничего-то вы не видели, — я не удержалась от шпильки. — Это мой натуральный цвет, капитан…

За полчаса до церемонии мы со Снегирем уже мчались по проспекту Непокоренных в сторону городского колумбария. На почти идеальной, недавно реконструированной трассе Лаврухин “Москвич” выжимал восемьдесят.

— Н-да, — глубокомысленно заметил Лавруха, переключая скорости. — О времена, о нравы! Единственная приличная дорога в городе, и та — в крематорий.

Вчера, вернувшись из Зеленогорска, он ухватился за картину и больше с ней не расставался. Он обзвонил нескольких своих приятелей, серьезно занимавшихся реставрацией, и договорился об экспертизе. Вечер прошел без происшествий, если не считать демарша Пупика, который наотрез отказался расставаться с доской. Кот ходил вокруг картины кругами, пытался потереться об нее и лишний раз лизнуть поверхность.

— Изменник! — прикрикнула я на Пупика.

— Ничего не поделаешь, ваши отношения никогда не были гладкими. — Некоторое количество самогона, влитого в глотку, сделало Лавруху философичным. — Ты ведь тоже многое себе позволяла…

— Лавруха!

— Я только хотел сказать, что и коты имеют право на адюльтер.

— Ценная мысль… Сколько займет экспертиза, ты как думаешь?

— Первоначальная — несколько дней от силы. Что ты собираешься предпринимать, Кэт? Не выставишь же ты ее в “Валхалле” в самом деле?

Снегиревский пассаж о галерее заставил меня вспомнить визит Марича. Я рассказала о Мариче Лаврухе, и это привело его в мрачное расположение духа.

— Не нравится мне, что он возле нас крутится.

— Ничего удивительного, — я даже не знала, кого хочу убедить больше: Лавруху или саму себя.