— Рыбу тебе завтра с комбината принесу, — сказал дед, — мороженую.

Тюлень моргнул и закрыл глаза.

— За что убивают их, деда? — спросила Элька уже на крыльце.

— За рыбу и убивают, дева. Когда-то морской народ с нами дружил, помогал загонять рыбу в сети. Это, дева, называется взаимовыгодное сотрудничество. Только оно плохо кончилось. Такие сотрудничества вообще плохо кончаются.

— Почему?

— Тебя что, в школе не учили? Вот я скажу пани Ониклее… Похолодание наступило, вот почему. Снег до солнцестояния не сошел, что на нынешний момент есть зарегистрированный повторяющийся феномен. Посевы вымерзли. Рыбы стали вдесятеро против прежнего выбирать — есть-то хочется. И не в сезон. Молодь ловить стали. Понятно, что противозаконно, но ведь с голоду помирать хуже. Тюлени сначала отказались помогать, прислали петицию. Потом ультиматум. А потом потопили несколько лодок: у них ведь тоже голод начался, когда рыбу переловили всю. А люди с лодок начали бить тюленей острогами. А раньше дружили, — повторил дед задумчиво. — Они жили на красных скалах, вон там… Семьями жили, большими. В поселок заглядывали. Сидит в кавярне «Под синей лампой» господин, пьет каву, а как начнет расплачиваться, понятно, что тюлень.

— Почему понятно?

— Потому что старым золотом, — пояснил дед, — со дна поднятым.

— И что?

— Ничего, золото же. Раньше, говорят, тут вообще народу полным-полно было. Даже зимой. И купальни не простаивали. И дороги были открыты. Тут, дева, кого только не было. Кто только в кавярне «Под синей лампой» не сидел! Кто только у вас в гостинице не жил!

— А господин герцог? — спросила Элька с замиранием сердца.

— А что господин герцог? Ты, дева, помешалась на этом герцоге. — Дед оглядел Эльку подслеповатыми глазами и спохватился: — С ума сошла! Ты ж босиком, считай!

— Да я на минуту выскочила, — принялась оправдываться Элька, — помои только вылить. А тут этот.

— Беги домой, дура, — сказал дед, — замерзнешь ведь.

И Элька побежала домой. Коленки щипал мороз, а уши, хотя она и накинула капюшон парки, ничего не чувствовали.

Мать стояла на крыльце: она накинула на плечи тулуп и уже, похоже, собиралась бежать искать ее, Эльку, только не знала, куда.

Мать с ходу отвесила Эльке оплеуху, потом схватила за плечи и втащила в дом.

— Горе ты мое, — причитала мать, растирая Эльке уши, — отморозишь ведь! Кому нужна безухая девка, вот скажи на милость? Ты куда это бегала? Совсем из ума выжила. Чем это ты парку так заляпала?

Элька, пока бежала, напряженно думала, что бы такое соврать, но мать не давала ей вставить слова, а продолжала жаловаться сырым грязноватым стенам, как трудно одной воспитывать взрослую девку, и если бы был отец, то он бы врезал, а она, мать, конечно, тоже врежет, да что толку…

— Заболеешь ведь, — сказала она укоризненно.

— Не заболею, — мотнула головой Элька.

И заболела.

Приходил пан доктор, щупал Элькин лоб, прописал горькой настойки, Элька лежала горячая, металась по постели, руки-ноги ныли, словно после тяжелой работы, сухой кашель раздирал грудь, мать меняла ей на лбу мокрое холодное полотенце, которое тут же становилось сухим и горячим, Элька проваливалась в плывущий тяжелый сон. Во сне ей мерещилось, что она тащит тюленя, а он тяжелый, и она никак не может дотащить его до воды. И что господин герцог сидит у кровати и смотрит на нее печально и сочувственно. Папка, сказала Элька, но господин герцог улыбнулся и отодвинулся к черным теням, толпящимся в углах комнаты.