– С таким-то темпераментом, – отозвался Скотт, – на ней можно играть в поло. Или она станет великолепной лошадью для детей.

Даже Скотт мечтал о лучшем будущем для нашей неприглядной бурой аппалузы с необыкновенного цвета хвостом.

Во время выжеребки Ангела тоненько ржала над новорожденными так, словно каждый из них был ее собственным.

– Нам нужно пустить ее в разведение, – сказала я Биллу. – Ей уже четыре. Представь только, какая хорошая мать из нее получится – с ее-то способностью любить.

Билл решил, что это хорошая мысль. Как и Скотт.

– Люди часто покупают жеребившихся кобыл, – сказал он. – Может быть, мы найдем для нее дом.

Внезапно я заметила на лице Скотта выражение, которого никогда раньше не видела. Неужто он и впрямь ее полюбил? – изумилась я.

В зимние месяцы своей беременности Ангела, казалось, и думать забыла убегать из корраля. Потом, в начале апреля, когда близился срок родов, пришли мощные ливни, и наши поля пробудились к жизни. Мы опасались, что Ангела снова начнет просачиваться сквозь ворота в поисках более зеленых пастбищ.

Однажды утром я только начинала завтракать, когда в кухонную дверь вошел Скотт. Его ореховые глаза угрюмо темнели под широкополым ковбойским стетсоном.

– Это Ангела… – тихо проговорил он. – Лучше бы тебе подъехать туда. Она вчера ночью выбралась из корраля.

Пытаясь не дать воли страхам, я пошла вслед за Скоттом к его пикапу.

– Она где-то родила жеребенка, – продолжал он, – но мы с папой не смогли его найти. Она… умирает, – я услышала, как его голос прерывается. – Кажется, она пыталась добраться до дома.

Когда мы подъехали к Ангеле, Билл сидел на корточках рядом с ней.

– Мы ничего не можем сделать, – сказал он, указывая на голубые дикие цветы в роскошных зеленых полях, до которых голодная лошадь могла легко дотянуться сквозь колючую проволоку. – Волчья травка. Некоторые лошади ее обожают, но она может стать убийцей.

Я уложила большую голову Ангелы на колени и стала гладить между ушами. На глазах Скотта вскипели слезы.

– Лучшая кобыла, какая только у нас была, – пробормотал он.

– Ангела! – молила я. – Пожалуйста, не уходи!

Глуша свою скорбь, я проводила ладонью по ее шее и вслушивалась в затрудненное дыхание. Она содрогнулась – один раз, – и я заглянула в глаза, которые больше ничего не видели. Ангела ушла.

В темной туче оцепенения я вдруг услышала, как Скотт, отошедший всего на пару ярдов, зовет нас:

– Мама! Папа! Идите-ка посмотрите на этого жеребеночка!

В гуще сладко пахнущих трав лежал крохотный жеребчик. Одно-единственное пятно освещало его мордочку, а по спине и бедрам рассыпались звездочки. Чистая, лучистая аппалуза, наша многоцветная лошадка.

– Сверхновый, – прошептала я.

Но почему-то все эти краски больше ничего не значили. Как не раз показывала нам его мать, важно не то, что снаружи, а то, что сокрыто в самой глубине сердца.

Пенни Портер

Домой

Со временем ты придешь к пониманию, что любовь исцеляет все, и любовь – это все, что есть.

Гэри ЗукавЛеденящий ливень полоскал черный асфальт перед баром в маленьком городке. Я сидел, рассеянно глядя в водянистую тьму, как обычно в одиночестве. По другую сторону пропитанной дождем дороги был городской парк: два гектара травы, гигантские вязы и – сегодня – толща холодной воды высотой по щиколотку.

Я пробыл в этом потрепанном жизнью старом пабе с полчаса, молча нянча в руках свой бокал, когда мой задумчивый взгляд наконец остановился на среднего размера бугре в травянистой луже в метрах тридцати впереди.