Витя уже замолчал и не встревал в монолог. Наконец смог кое-как собрать отпечатки экспрессивной дамы в одну кучу на листочке и отпустил ее. Та, охая и ахая, вышла в коридор и направилась в туалет отмывать руки, которые по черноте своей напомнили руки Алексея Стаханова, только что вышедшего из забоя. Легенда был мужик. Жаль, что спился и умер в прошлом году в психбольнице. Как говорят, подскользнувшись на яблочной кожурке, ударившись головой. Глупая смерть героя.

— Что за история с таксистом? — поинтересовался я у Вити.

— Непонятная, — развел тот руками. — У потерпевшей на даче ночью кто-то разбил окошко на веранде и, как она утверждает, стащил цепочку, что лежала на столе.

— Так это не обязательно таксист мог сделать. Любой, кто увидел цепочку через окно, мог такое провернуть, — предположил я.

— В том-то и дело, что не любой. В помещение никто не проникал, а украшение не видно с улицы. Занавески там. Получатся, что стекло выставили в аккурат в том месте, где стол стоял. Там только руку протянуть. Таксиста вчерашнего быстро нашли, да только он в отказ пошел. Я пальчики с осколков стекла изъял, но не его это, посмотрел уже.

— Чтобы стекло разбить необязательно его лапать.

Витя кивнул на бланк дактокарты с отпечатками толстых пальцев. В строке анкетных данных значилось: “Кузькин Евгений Прохорович, 12.04.1936 года рождения":

— Опера сказали, что калач он тертый, шансов расколоть нет. Ранее судимый к тому же.

— А пальцы тогда на осколках чьи?

— Да потерпевшей скорее всего. Хотя божится, что ничего не трогала. Мол, фильмы про милицию смотрит и знает, что до приезда сотрудников нельзя улики лапать. Но все потерпевшие так говорят. Многие просто не помнят, что и когда трогали. Возбуждение у них. Сколько раз так в моей практике было. Приезжаешь на место, след отличный изымешь, радуешься, что хорошо отработал. И потерпевшие мамой клянутся, что и близко к этому месту не подходили. Начинаешь проверять и — бац! Финита ля комедия! Бесполезные следы!

— Ясно, — я взял дактокарту Кузькина. — Одолжишь на десять минут.

— Зачем?

— Мысль одна есть… Ты уже сообщил операм, что пальцы не подозреваемого на осколках?

— Нет еще, вот как раз собирался сходить, сказать. Они моего результата ждут.

— Могу сходить. Хочу по управлению пробежаться, фототаблицы невостребованные раздать, заодно и в розыск заскочу. Какой кабинет?

— Восьмой, второй по коридору справа. Сегодня Погодин дежурит, прыщавый такой.

— Знаю, — кивнул я. — Недавно устроился, а уже самостоятельно в сутки ходит. Зеленый еще. Такой точно таксиста не раскрутит.

— А ты что так переживаешь? — Витя прищурился, его глазки-бусинки уставились на меня с любопытством енота.

— Так сам же слышал, память же по покойному мужу, — соврал я и не стал говорить, что чуйка оперская гложет, и страсть, как охота раскрыть плевое дело. Тряхнуть стариной и вспомнить молодость (хотя скорее “старость”).

— Да у таких целые шкатулки памяти. Золотых безделушек столько, что магазин ювелирный можно открывать. Перебьется. Одной цепочкой больше, одной меньше.

— Злой ты Витя, поэтому тебя никто не любит, — улыбнулся я.

— Так я же привык, — незлобливо ответил тот. — Все по-честному. Я никого не люблю и меня никто не жалует. Так жить проще…

Взяв дактилокарту, я уединился в одном из пустующих кабинетов экспертов (один из сотрудников был в отпуске, другой после суток).