Все это Петренко рассказал сам, по порядку. Маньяк стал сотрудничать со следствием. Не кривился в гримасах и не брызгал слюной. Говорил тихо и монотонно, будто предсказывал научную монографию. Только от его рассказа волоски на теле приподнимались. Он поведал, как замораживал заживо детей. Как готовил для этого дела погреб. Как нашел ту самую заброшенную метеостанцию, занимаясь черным копательством.

Я слушал со стиснутыми зубами, к концу монолога убийцы они едва не превратились в крошево. Ведь одного нам не сказал. Как он узнавал о всех наших передвижениях. Как прознал, что Сапожников в больнице? Он четко знал, в каком тот отделении, и придушил его подушкой. Но этого ему показалось мало. Вернулся в келью, где до этого прятался Сапожников, и оставил на стене издевательский рисунок в виде человека в халате, похожем на медицинский, и с подушкой в руке… Мол, нате, менты, выкусите! Как мы его ни «пытали», он так и не раскрыл нам свой источник информации. А это значит, что среди нас все еще живет крыса…

Глава 27

— Где понятые? — Горохов в нетерпении переминался с ноги на ногу возле запертой двери в квартиру Холодильщика.

— Через минуту будут, — сообщил я. — Федя за соседями побежал.

— Что ж, работаем. Начинайте, — Никита Егорович кивнул слесарю из ЖЭКа.

Тот поковырялся в замке. Попробовал отжать ригель, попыхтел. Не получилось. Поплевал на руки и взялся за ручную дрель. Высверлил «личинку» и, наконец, вскрыл дверь.

— Товарищи понятые, — шеф обернулся на парочку испуганных соседей, которых тем временем подтолкнул вперед Погодин. — Прошу присутствовать при проведении обыска в жилище подозреваемого Петренко.

Внутрь завались всей гурьбой. Впереди семенил Огурцов. Квартирка оказалась стандартной. Пара комнат, на кухне газовая «Лысьва», в зале умеренно продавленный диван и стенка из неубиваемой советской полировки. Так и не скажешь, что здесь жил самый изощренный убийца Союза.

Но мне нужны были были мелкие, но более значимые детали.

На серванте фото в рамке. Женщина сносной полноты и возраста, когда уже дети взрослые и можно пожить для себя. Ого. А у нашего Петренко любовь есть? Что-то он про это ничего не рассказывал. Галю с мутоновой шубой он выдумал. Мы проверили.

Огурцов шмыгнул к фотографии и ловко сцапал ее, как жаба мушку.

— Иван Петрович, — что это ты там прячешь? — подхватил я за руку колобка.

— Ничего особенного, — растерянно пробормотал тот. — Это просто… Просто фото.

Он усердно прижимал рамку к пузу, хотя прикидываться ветошью уже явно было поздно...

— Так, может, это свидетель? — не унимался я. — Нужно установить личность женщины и допросить.

— Да что ее устанавливать? — отмахнулся колобок, как будто всерьез не хотел понимать, какие серьезные дела тут творятся. — Петренко один проживал. Это уже следствием точно установлено. А это, скорее всего, сестра или родственница дальняя.

— Так а ты-то зачем фотку сгреб?

Колобок сглотнул и приблизившись ко мне, шепнул на ухо:

— Андрей Григорьевич, рамка больно красивая. Жене подарю.

Я, конечно, помнил про его семейные неурядицы, но все равно мог только недоуменно пожать плечами:

— Мелко ты размениваешься, Иван Петрович. Тырить рамки на обыске, как-то не по-прокурорски.

Тот лишь виновато улыбнулся и хотел ретироваться с заветной рамкой, но натолкнулся на Звягинцева и выронил добычу.

Та брякнулась на пол, но не разбилась, а улыбнулась нам лицом зрелой незнакомки в легком платье.

— О! Петрович! — воскликнул Звягинцев.