— Тебе не понять.

— А ты попробуй, объясни. Путь нам долгий предстоит.

Тем временем я вытащил неподвижного Лаврентьева в основной зал, где было не так холодно, и уложил его на нары, накрыв одеялом. Прикрыл дверь-стеллаж, чтобы не тянуло адским холодом из погреба.

Отключать РИТЭГ, чтобы вырубить охладитель, времени нет. Да и вообще, можно ли его отключить? Не знаю, наверное, нет. На ходу не разберешься.

Вытолкал Петренко на улицу. Тот уже оклемался, если бы не заплывшие фиолетовой синевой глаза и смятый нос, то вполне мог сойти за здорового. Крепкий, падла, оказался, ну и хорошо. Будет с кого спросить и кого допросить.

— Расклад такой, — мне хотелось закурить, хотя в этой жизни я этим еще не баловался. — Один сотрудник, которого ты чуть не угробил, еще жив. Нужно срочно вызвать помощь. Покажешь дорогу — доживешь до суда.

— Так я же сказал, начальник, что лучше здесь сдохну, — как-то отрешенно пробормотал убийца.

— Так просто умереть тебе не получится, — оскалился я. — Я спущу тебя в погреб и оставлю там замерзать. Сделаю то же самое, что и ты с подростками. Не думаю, что такая смерть тебе понравится.

— Не имеешь полномочий, — огрызнулся Петренко. — Ты мент, а не убийца.

— Откуда тебе знать, — я подтолкнул его обратно к подземелью.

Мой ледяной голос сработал. Гад поверил, и не зря, заморозить я его был готов хоть прямо сейчас.

— Ладно… Покажу дорогу. Только не знаю, смогу ли сам дойти. Голова кружится.

Голос его дрогнул. Он меня боялся. Очень хорошо.

— Дойдешь, — кивнул я. — Я заставлю.

Мы брели по ночному лесу, ветки в тишине громко трещали под ногами. Я снова задал животрепещущий вопрос:

— Зачем ты убивал детей?

— Мне велел голос сверху, — уклончиво ответил маньяк.

— Не п*зди! — я ткнул его в спину кулаком в район почки.

Не похож он на умалишенного. Тот от удара охнул и осел. Я грубо дернул его за волосы, заставив подняться:

— Мы не в ментовке, так что, извини, могу вспылить — взыскания мне здесь никто не объявит. Рассказывай и не выделывайся.

— У тебя была собака? — откашлявшись, неожиданно спросил задержанный.

— Чего? — я даже замер, раздумывая, то ли он издевается, то ли всерьез спрашивает. — Нет. Но здесь я задаю вопросы. Ты забыл?

— Вот я и говорю, что тебе не понять.

— А ты попробуй, растолкуй. Времени у нас много. Переть и переть.

— Когда мне было двенадцать, родители подарили мне щенка, — голос Петренко стал глухим и тихим, приходилось прислушиваться, чтобы разобрать бормотание. — Он спал в моей кровати. Провожал в школу. Встречал.

Я не выдержал и громко фыркнул.

— Очень трогательно, но при чем здесь убийства?

— Не перебивай, прошу… — маньяк вдруг проговорил это с некоторой горечью. — А потом собаку убили.

Я про себя хмыкнул. Света говорила о травмах детства, после которых человек с катушек съезжает. Но не смерть же щенка, в самом деле, заставила этого ублюдка убивать?

— Не просто убили, — продолжал Петренко. — Повесили у меня на глазах. На дереве. И заставили меня смотреть. Я хотел ему помочь, но меня избили и заставили лежать не шевелясь. Будто по стойке смирно. Я лежал и смотрел, как щенок дергается на верёвочке. На кривой березе с обожжённой макушкой.

По спине пробежали мурашки. Я ясно представил себе эту картину.

— Дай угадаю, — вставил я слово. — А повесила собаку троица хулиганов из твоей школы?

— Тетеркин, Кочкин и Ложкин, — скрежетнул зубами собеседник, произнеся эти три фамилии, как единую фразу.