Все трое обрадовались ответу, как Бог весть какой милости. После этого небольшого происшествия отряд графа, увеличенный тремя новобранцами, двинулся в путь.

Ночь была очень темная. Французы, как безмолвные призраки, склонясь к шеям своих лошадей, жадно прислушивались к ночным звукам и устремляли взоры в ночной мрак, надеясь уловить хоть какой-нибудь знак того, что их товарищи недалеко. Капитан Шарль де Лавиль, несмотря на свои молодые еще годы, был словно предназначен для роли, которую играл в ту минуту. Он соединял в себе достоинства отличного командира и идеального подчиненного. Получаемые приказы он понимал с быстротой молнии, мало того, он понимал их глубоко и исполнял возложенные на него поручения с редким знанием дела.

Граф Пребуа-Крансе оценил его редкие дарования — сделал своим другом и ближайшим помощником, и каждый раз, когда возникало трудное поручение, граф выбирал именно его, уверенный, что никто не исполнит этого поручения так блестяще, как молодой капитан.

Но на этот раз де Лавиль превзошел самого себя: он продвигался вперед по предписанному ему пути с такой осторожностью и до того тихо, что дон Луи догадался о близости к отряду, лишь почти что врезавшись в его арьергард.

Для большей скорости движения граф оставил обоз у какой-то необитаемой хижины, на расстоянии одной мили от города, и поручил его товарищам, заболевшим в пути. Последние были слишком слабы, чтобы сражаться в полную силу при штурме города, но во всяком случае могли долго сопротивляться и продержаться до тех пор, пока придет помощь.

Граф проехал вдоль рядов, приветствуемый дружескими пожеланиями, и стал во главе отряда.

Переутомление и постоянные тревоги в продолжение двух месяцев сильно расстроили здоровье графа. Только благодаря своей неиссякаемой энергии и силе воли он преодолевал болезнь и держался на ногах. Этот мужественный человек отлично понимал, что если он ослабеет, то все его планы рухнут, и боролся с самим собой. Его мучила сильная лихорадка, но выражение лица оставалось спокойным, и ничто не обнаруживало товарищам страданий, которые он переносил с мужеством стоика.

Но вдруг граф почувствовал такую слабость, что если бы Валентин, как всегда чуткий и заботливый, не подержал его, он упал бы с лошади.

— Что с тобой, брат? — спросил он дона Луи.

— Пустяки, — отвечал тот, проводя рукой по лбу, покрывшемуся холодным потом, — простая усталость, но теперь уже все прошло.

— Берегись, брат, — печально сказал Валентин, — ты совсем не заботишься о себе.

— О, будь спокоен, я знаю, что мне надо: запах пороха восстановит мои силы… Смотри, мы уже близки к цели…

И действительно, при первых лучах величественного солнца показались дома Эрмосильо, сверкающие своей белизной.

При виде этого столь желанного города вся армия дружно и радостно зашумела.

Был отдан приказ остановиться.

Город казался безмолвным и пустым.

За его оградой все было так спокойно и тихо, что невольно думалось — это тот город из «Тысячи и одной ночи», что был погружен в столетний сон злым волшебником.

В окрестностях никого не было, только обломки разного оружия, куски сукна, цвета военной формы, следы лошадей и повозок указывали на недавний проезд войск генерала Гверреро.

Граф внимательно смотрел на город. Он уже хотел отдать последние распоряжения, как вдруг на мосту, о котором мы говорили раньше, показались два всадника с парламентерским знаменем.

— Посмотрим, чего им от нас надо, — сказал граф, направляясь к ним. — Что вам угодно, господа, и кто вы?

— Мы желаем поговорить с графом Пребуа-Крансе, — отвечал один из парламентеров.

— Я граф Пребуа-Крансе… Будьте добры сказать, зачем я вам понадобился?

— Граф, я француз, — сказал первый из них.