Обида пошла к печи. Ее как раз заполнили дровами, чтобы оставалась горячей к дневной готовке. Зависть подозревала, что сегодня обеда не будет; однако слуги выполнили привычные действия, и теперь железная заслонка и кирпичные бока манили своим жарким пылом.

- Ничего не чувствую, - сказала Обида, садясь подле печи.

- А холод?

Обида покачала головой. Обрывки волос полетели на пол. - Ничего.

Злоба показалась с тяжелым глиняным кувшином. Подошла  - и, на последнем шаге, взяла кувшин обеими руками, с размаху ударив им о голову Обиды.

Глина и кости треснули, смешанное с кровью вино облило тело Обиды, пол, забрызгало сестер. Попав на печь, капли зашипели, обратившись в дым. Злоба бросила ручки кувшина. - Помоги поднять!

Зависть схватилась за руку и лодыжку сестры.

Голова Обиды сплющилась в области виска. Ухо вдавилось, походя в окружении рваной кожи и костных трещин на кровавый цветок. Глаз ставился в потолок, плача алыми слезами. Она что-то мычала. И смотрела прямо в лицо Зависти.

- Погоди! - вскрикнула Злоба, опуская ногу Обиды и хватая заслонку. Выругалась, стягивая железо вниз; Зависть ощутила вонь горелой плоти. - Вот гадость, - вскрикнула сестра, снова хватая лодыжку. - Перевернем ее и головой в зев.

Зависть не могла отвести взора от единственного глаза Обиды. - Брыкаться будет.

- И что? Если нужно, сломаем ноги.

Вместе они засунули сестру в печь. Одно усилие, и Зависть была избавлена от зрелища ужасного глаза. Изнутри печь была отделана глиной; громкое шипение сопровождало любое касание кожи, волос и крови к закругленным стенкам. Обида сопротивлялась, тянула руки, но очень слабо. Они уже начали запихивать в печь нижнюю половину. Ноги не дергались. Они были неуклюжими и тяжелыми, пальцы поджались.

- Больше никакого хлеба, - пыхтела Злоба, сгибая ногу в колене. На металлическом краю заслонки остался узор отставшей кожи.

- Придется им разбить ее на кусочки и сложить новую, - согласилась Зависть. И вставила вторую ногу в печь.

Злоба схватила ручку и захлопнула заслонку.

- Еще дров, - сказала Зависть, садясь. - Пусть прожарится. Воняла как сама Бездна!

- Интересно, что мы сделали не так.

- Не знаю, но скажу одно.

- Что?

- Мы с тобой, Злоба. Если одна вдруг решит убить другую, то нужно, чтобы наверняка.

Злоба долго смотрела на нее. Потом ушла за грудой дров. - Отсюда она не вылезет, правда?

- Нет. Конечно, нет.

- Потому что, - продолжала Злоба, - если вылезет, у нас будут настоящие проблемы.

- Подбрось дров прямо в зев, и растопки.

- Нет. Не хочу снова открывать дверцу, Зависть. Вдруг выскочит.

- Ладно. Хорошая мысль. Тогда накидай снизу. Побольше, побольше.

- А я чем занята! Почему бы не помочь, а не сидеть тут, давая советы как гребаная королева!

Зависть хихикнула, услышав бранное слово, и тут же виновато оглянулась. Опомнившись через миг. Пошла набирать дров.

В печи горела Обида.

Ринт помнил сестру ребенком, тощим созданием с поцарапанными коленями и пятнами пыли на лице. Казалось, она вечно на что-то карабкается - на деревья, на холмы и в расселины; а потом восседает над деревней, оглядывая горизонты или созерцая прохожих внизу. Какая ярость разражалась, когда приходило время Ринту найти ее и тащить домой ради ужина или купания! Она принималась плеваться и кусаться как дикий зверь, а когда он крепко сжимал, наконец, ее руки и поднимал над землей, с трудом шагая к дому, она стонала, как будто сама смерть пришла ее схватить.

Он терпеливо сносил ранения от отбивающегося ребенка, как подобает пусть  юному, но старшему брату; он всегда замечал улыбки и жесты взрослых, когда проносил мимо них на руках сестрицу. Казалось, они забавляются и даже сочувствуют ему. Не хотелось и думать, что это реакции презрения, негодования и насмешки.