– Мисс Диккерсон, свидетель ваш.

Хуан бросил на меня разочарованный взгляд, потом повернулся и сел на своё место рядом с Девином Беккером, который, как всегда, сидел с кислой миной на худом лице.

Я обеспокоенно поёрзал на стуле. Эту часть мы тоже репетировали, пытаясь предугадать, какими вопросами разразится Белинда Диккерсон в попытке дискредитировать мой микросаккадный метод. Однако, как говорится в знаменитом изречении Мольтке-старшего, «ни один план не переживает встречи с противником».

Диккерсон было сорок восемь лет; это была высокая грациозная женщина с удлинённым бледным лицом и чёрными волосами – если бы древко стоящего у стены флага Джорджии сломалось, она запросто могла бы его заменить.

– Мистер Марчук, – сказала она голосом куда более зычным, чем можно было ожидать от женщины её комплекции, – мы все немало услышали о вашей профессиональной квалификации во время вашего опроса моим оппонентом.

Это не было похоже на вопрос, так что я ничего не сказал. Вероятно, она ожидала, что я пробормочу что-то из скромности (и в обычной ситуации я бы, пожалуй, так и сделал), но здесь, в зале суда, в этом горячем сухом воздухе – не говоря уж о надоедливой мухе, с жужжанием летающей вокруг лампы у меня над головой, – я просто кивнул, и она продолжила:

– Степени, диссертации, клинические сертификаты, академические назначения.

И снова не вопрос. Вообще-то я беспокоился насчёт перекрёстного опроса и сейчас немного расслабился. По моим регалиям она может топтаться со всем своим адвокатским удовольствием – я там ничего не преувеличил.

– Но сейчас, сэр, – продолжала Диккерсон, – я бы хотела коснуться той части вашего прошлого, которой мистер Санчес внимания не уделил.

Я посмотрел на Хуана, чья голова по-птичьи повернулась к присяжным, а затем так же моментально снова вернулась ко мне.

– Хорошо, – сказал я.

– Откуда происходит ваша семья?

– Я родился в Калгари, Альберта.

– Да, да. Но ваша семья, ваши предки – откуда они?

Мне, как и любому человеку, уже задавали такой вопрос, и я обычно отвечал шуткой того сорта, который поймёт только человек из университетской среды. «Мои предки, – обычно отвечал я, – происходят из ущелья Олдувай». Я взглянул на присяжных, потом на кислое выражение на морщинистом лице судьи Кавасаки. Никакого смысла отпускать неочевидную шутку.

– Вы про мою этническую принадлежность? Я украинец.

– То есть ваша мать украинка, верно?

– Да. Ну, украино-канадка.

Она сделала рукой пренебрежительный жест, словно я пытался замутить воду бессмысленным крючкотворством.

– А ваш дед со стороны матери – он тоже украинец?

– Да.

– Когда ваш дед эмигрировал в Канаду?

– В 1950-х. Точной даты я не знаю.

– Но до этого он жил на Украине, верно?

– Вообще-то я думаю, что последним местом в Европе, где он жил, была Польша.

Диккерсон оглянулась, чтобы посмотреть на судью. Она вскинула брови, будто бы удивляясь моему ответу.

– Где именно в Польше он жил?

Мне потребовалась секунда или две, чтобы вспомнить название, и я вряд ли верно его произнёс.

– Гденска.

– Которая находится где?

Я нахмурился.

– Как я и сказал, в Польше.

– Да, да. Но где именно в Польше? Поблизости от чего?

– Это к северу от Варшавы, я так думаю.