|
Передала свой цветочный магазинчик Такуми и улетела в Нью-Йорк. Спустя год полиция Нью-Йорка предложила ей место консультанта в службе разбора закрытых дел. Задачей Маделин было постараться по-новому подойти к некоторым старым нераскрытым делам. Работенка как будто прямиком из телесериала или из детективного романа Харлана Кобена, но на самом деле – невообразимая кабинетная скука. За четыре года Маделин ни разу не окунулась в реальную жизнь и не возобновила ни одного расследования. Системе, винтиком которой она была, не хватало средств, ее душила бюрократия, от масштабов которой покраснела бы самая замшелая французская контора. Любая заявка на проведение анализа ДНК сопровождалась заполнением невообразимой кучи бланков, любой запрос о разрешении допросить старого свидетеля или заглянуть в кое-какие процессуальные документы был сопряжен с безумной бумажной волокитой и в большинстве случаев утыкался в отказ ФБР, решавшего судьбу наиболее интересных уголовных дел.
В конце концов она без всякого сожаления уволилась и перебралась в Англию. Больше всего ее удручало то, что она столько тянула с этим решением. С тех пор как Джонатан Лемперер – мужчина, которого она любила и за которым помчалась на Манхэттен, – вернулся к жене, в США ничто ее не удерживало. – Весной мы с Маржолен ждем ребенка, – вдруг выпалил Такуми. – Я… Я очень за тебя рада, – проговорила Маделен, стараясь, чтобы ответ звучал хоть немного радостно. Но фальшь в ее голосе резанула слух им обоим. Такуми даже сменил тему. – Ты так мне и не сказала, что привело тебя в Париж. – Много всего разного, – уклончиво ответила она. – Если хочешь встретить Рождество с нами, дома, милости просим. – Большое спасибо, но, пожалуй, нет, не хочу. Не сердись, просто мне надо побыть одной. – Дело твое. В фургоне повисло тяжелое молчание. Маделин не возобновляла разговор. Глядя в окно, она искала взглядом знакомые ориентиры, пыталась связать каждое место со своими воспоминаниями о парижской жизни. На площади Мадлен на нее нахлынули воспоминания о выставке Дюфи в картинной галерее; на улице Руаяль она высмотрела бистро, где готовили сногсшибательное телячье рагу под белым соусом; мост Александра III остался для нее связанным с мотоциклетной аварией как-то дождливым днем… – У тебя есть профессиональные планы? – осведомился Такуми. – А как же! – соврала она. – Давно не виделась с Джонатаном? Не лез бы ты не в свое дело! – Допрос окончен? Ты забыл, что полиция – это я? – В том-то и дело, я в курсе, что ты больше не полицейская… Она вздохнула. Бестактный юнец начинал действовать ей на нервы. – Ладно, буду откровенной, – заговорила она. – Хочу, чтобы ты больше не задавал вопросов. Ты был моим учеником, я продала тебе свое дело, но это не дает тебе права приставать с вопросами о моей жизни! Пересекая эспланаду Инвалидов, Такуми искоса поглядывал на Маделин. Она ничуть не изменилась: та же старая кожаная куртка, те же белокурые локоны, неизменное старомодное каре и – тот же колючий нрав. Все еще сердясь, она опустила стекло и закурила. – Ничего себе! По-прежнему куришь? – удивился Такуми. – Где твои мозги? – Помолчи! – прикрикнула Маделин и выпустила в его сторону струйку дыма: пусть поерзает. – Нет! Не в моей машине! Не хочу, чтобы мой фургон провонял табаком! Дождавшись остановки на красном сигнале светофора, Маделин схватила свой чемодан и распахнула дверцу. – Ты чего, Маделин? Что ты делаешь? – Я уже не в том возрасте, чтобы выслушивать дешевые уроки морали. |
