Неужели она узнала?..

Этого не может быть.

Разве только Талли…

Но Кэрролл покачал головой. Талли Уэст не мог ничего знать. В его кодексе сование носа в чужие дела было равносильно неправильному использованию вилки и другим тяжким преступлениям.

Все дело в погоде, решил Кэрролл, входя в дом жены.

Внутри он почувствовал себя лучше. Дом с его хрустальными люстрами, итальянским мрамором и натертыми до блеска полами был таким же холодным, как, очевидно, все Ваноуэны, судя по портретам кисти Сарджента, взирающим со стен. Он всегда радовался, что в живых из них не осталось никого, кроме Хелены. Ваноуэны были потомками землевладельцев еще при голландской администрации, в то время как Кэрролл был сыном путевого обходчика в нью-йоркской транзитной системе, который попал под поезд, прикладываясь к бутылке во время работы. Происхождение являлось девизом Ваноуэнов — они едва ли одобрили бы мужа, которого выбрала Хелена.

Кэрролл положил шляпу и портфель в стенной шкаф в прихожей и поднялся наверх, скользя мокрой ладонью по атласным перилам.

Хелена была в гостиной, читая Бреки и Луанне неизвестно в какой раз «Винни Пуха».

Она снова сидела в инвалидном кресле.

Кэррол смотрел на жену из сводчатого прохода, покуда она имитировала нелепые звуки, издаваемые Иа-Иа, которые детям никогда не надоедали. Ее тело было напряжено вечной борьбой с изуродованными артритом ногами, но точеное лицо под золотисто-каштановыми волосами оставалось безмятежным, как у монахини. Только он знал, какой ценой достигается эта безмятежность.

— Папа!

Дети устремились к нему, как две ракеты, и повисли на нем. Кэррол подошел к жене и поцеловал ее.

— Наконец-то, дорогой, — сказала Хелена.

— Совсем скверно? — пробормотал он.

— Вовсе нет. Джон, ты весь промок. Неужели было необходимо работать так поздно в эту жару?

— Очевидно, поэтому ты в кресле?

— Я подогревала для тебя обед, который приготовила миссис Пул.

— Мама разрешила нам подождать тебя, потому что мы хорошо себя вели, — сказала Луанна. — Ты принес шоколадку, папа?

— Мы вели себя не очень хорошо, — поправил Бреки. — Видишь, Луанна, я говорил тебе, что папа не забудет.

— Мы поможем тебе принять душ. — Хелена склонилась вперед в инвалидном кресле. — Бреки, ангел, не выпячивай попку. Джон, не мог бы ты поиграть в спасателя на водах?

— Тебе совсем плохо?

— Слегка, — призналась Хелена.

«Слегка!» — думал Кэрролл, поднимаясь с женой и детьми в лифте, установленном два года назад, когда болезненное состояние Хелены стало хроническим. Слегка — хотя даже в самые лучшие дни она волочила ноги, как старуха. Но — на костылях или в инвалидном кресле — отказывалась позволить другим воспитывать ее детей.

Кэрролл принимал душ на глазах у восхищенной семьи, с тоской думая о своем смуглом здоровом теле.

В спальне он обнаружил шейкер с мартини, а на кровати свежее белье и его любимые слаксы и куртку.

— Что не так, Джон?

— Неужели это заметно? — усмехнулся Кэрролл и поцеловал жену в шоколадное пятно, оставленное пальчиками Бреки.

Хант появился под аккомпанемент грома и дождя, как персонаж скверной телемелодрамы.

Кэрролл был удивлен. Его также смутило то, что дети перестали болтать, как только массивная фигура адвоката возникла в дверях столовой.

— Мередит? — Кэрролл приподнялся со стула. — Я думал, вы уже летите в Чикаго.

— Я направляюсь в Ла Гуардиа, — ответил Хант.