|
И только тогда я узнал, в чем заключалось это предприятие. — Питер умолк и тяжело вздохнул. — Короче говоря, они участвовали в каждом гнусном, лицемерном обмане, который затевается в Лондоне против бедных, наивных, беззащитных: незаконно содержали ломбарды, где взимали завышенную процентную ставку, а сами эти заведения служили прикрытием для сбора наворованного. Одалживали деньги подающим надежды юношам из высоких слоев общества, а потом шантажировали их или их друзей с целью вымогательства. Им принадлежала худшая недвижимость столицы: зловонные трущобы для совершенно обнищавших, из которых они выжимали последние соки; притоны, где гнездились все разновидности мыслимых и немыслимых пороков — это тоже приносило им дивиденды. — Ну-ну, — заметил Рукьярд. — Нечего клепать на почтенного пожилого джентльмена — таких в Лондоне поискать. — Вообрази, что означало для меня подобное открытие, — продолжал Питер, явно не услышав этой реплики. — Отец и брат, которых я боготворил, оказались всего лишь подлыми шантажистами и мошенниками! Когда я наотрез отказался принимать во всем этом какое-либо участие, они попытались всяческими способами заставить меня уступить — пустили в ход подкуп, угрозы и, наконец, насилие. Стоит ли удивляться, в кого они меня превратили? После кончины матери друзей у меня не осталось. Я проникся убеждением, что все как один вооружились против меня; что все люди на свете либо бессильны — и потому становятся жертвами, либо хищники — и ведут себя соответственно, как мой брат и мой отец. Твоя мать и ее отец были первыми достойными людьми из тех, кого я встречал. Полюбив твою мать, я нашел в себе мужество сопротивляться. — Питер замолчал и вперил в меня взгляд, словно только что очнулся от сна. — Но я совсем не о том говорю. Я хотел спросить о твоей матушке. — Его голос дрогнул. — Я не знаю, чему верить. Те, кто вокруг меня, чего только не порасскажут. — Тысячу раз тебе втолковывать, — захохотал Хинксман. — Стала шлюхой и перед смертью сбрендила. Глядя в его глумливую физиономию, я не мог понять, сказал он это наобум или же нет. — Она жива и здорова, не так ли? — Да, — промямлил я. — Она жива и здорова. Мой голос лишь чуточку дрогнул, но слезы набухли на веках и покатились вниз по щекам. Печальное, смиренное лицо приблизилось к моему: — Ты, как и все остальные, говоришь мне неправду. Ведь она умерла, верно? Язык мне не повиновался, и я молча кивнул. — Этого я и боялся. Мне хочется только знать, что умерла она не в горе и нужде, как утверждают мистер Хинксман и прочие. Я попытался подыскать слова, чтобы разубедить его в этом, но он, прочитав историю матушки в моем взгляде, закрыл лицо руками. Я привстал и потянулся к нему, но плечо мне стиснула грубая рука и голос Хинксмана прохрипел: — Хоть оно и славно, но целый день слушать, как вы о былом рассусоливаете, мне ни к чему. Он стащил меня со стула и толкнул к двери, но я успел обернуться и пробормотать: — Мы с вами еще поговорим. Питер словно меня и не услышал, а я тотчас оказался в коридоре, и Рукьярд захлопнул за нами дверь. На обратном пути Хинксман повстречал надзирателя, которого я раньше не видел, и крикнул ему: — Эй, Стиллингфлит! Отведи этого дурня обратно в двенадцатый номер. |
