Ну а высота фургона совершенно точно соответствовала высоте потолков нашей квартиры — два метра пятьдесят сантиметров. Это я уже знал досконально. Три года тому назад, когда Шура был в состоянии еще что-то купить, он приобрел книжные стеллажи у одной семьи, уезжавшей в Израиль. И когда Шура перевез эти стеллажи к нам, выяснилось, что они в высоту два метра семьдесят пять сантиметров. А у нас потолок всего — два пятьдесят!

Целую неделю Шура сам укорачивал эти стеллажи под наш размер и под нескончаемые матюги и перманентные восклицания:

— Свободы им, видишь ли, мало!.. На «землю предков» потянуло! Да у вас все предки из Жмеринки! Ну как же можно было так ничего не понять в собственной стране, где прожита вся жизнь? Поразительно! Да у нас «свободы» сейчас — хоть жопой ешь! Что хочешь — то и говоришь, что хочешь — то и пишешь!.. В кого хочешь — в того и стреляешь!!! Нет в мире сейчас более свободного государства, чем наше... Ни законов, ни обязательств, ни уголовного кодекса, ни хрена! Живи и радуйся!.. Какого черта уезжать? Здесь ты можешь стать «новым русским», «новым евреем», «новым узбеком» или «новым чеченцем», что, в сущности, одно и то же, и поехать отдыхать на Канарские острова... А уезжать совсем — полнейший идиотизм!..

Поэтому я очень хорошо усвоил, что такое высота в два метра пятьдесят сантиметров, как пахнет столярный клей, чем воняют лаки и какой запах имеет фанера.

Так вот, утверждаю безошибочно — весь фургон был забит фанерой. На первый взгляд это были просто огромные квадратные кипы, упакованные в толстый непрозрачный полиэтилен, а сверху еще и перетянутые крест-накрест стальными лентами. И все-таки это была фанера. Со времени переделки тех стеллажей я ее запах запомнил навсегда.

Когда же я осмотрелся и слегка освоился в этом фургоне, то сквозь довольно мерзкий запах полиэтилена, металла, брезента и подавляющего запаха фанеры я почувствовал присутствие еще одного запаха, почти неуловимого, странного, кажется, когда-то встречавшегося, таинственно манящего, навевающего неясные мысли и желания.

В этом запахе было что-то сладострастно запретное... А что — я никак не мог взять в толк. Не скрою, у меня даже немножко «крыша поехала», как говорит Шура Плоткин. В некотором ошалении я забегал по фанерным кипам в поисках источника этого дивного запаха. Черт побери, откуда я его знаю?! Что это?! Когда это было? Где?..

Через десять минут мои поиски увенчались успехом! Одна из кип, стоявших у левого борта фургона почти у самой передней стенки, источала такую концентрацию этого запаха, что я чуть не потерял сознание!

Однако здоровое начало во мне возобладало, в обморок я не хлопнулся, а, наоборот (до сих пор не могу понять почему?!), вдруг с неожиданной яростью стал рвать когтями полиэтилен этой кипы... Что со мной происходило — понятия не имею! Помню только — слепая злоба, безотчетное желание в клочья разодрать эту кипу фанеры и добраться до ЭТОГО, которое пахнет ЭТИМ, а потом...

...а потом в меня стало тихо вливаться какое-то успокоение...

ЭТОТ запах стал улетучиваться, исчезать, в тело мое просочилась блаженная усталость, в голову вползло какое-то сладостное безразличие.

Слабенькие, еле ощутимые остатки ТОГО запаха заставили меня прилечь, и в моей тяжелой отуманенной голове стали громоздиться неясные обрывки видений, голоса...

Будто бы вернулся я на пять лет назад и увидел своего Шуру Плоткина...

...его молоденькую приятельницу тех лет — актрису детского театра...

Они о чем-то спорили, и Шура беззвучно кричал на свою подругу, а она рыдала и тоже кричала на него...

Все это я только видел. Слов было не разобрать, все звуки дробились на маленькие отдельные кусочки, а потом...

...я увидел, как Шура вырвал у нее из рук какой-то небольшой пакетик, бросил его на пол и стал топтать ногами.