А ты, старик, заставь молчать своих женщин. Если хоть одна завопит, я выколю ей глаз.
Солдаты последовали его примеру: вытащив оружие из своей драной одежды, схватили других детей и, зажав одной рукой им рты, другой делали угрожающие жесты. Хозяин дома вскочил и, дрожа от страха, прогнал испуганных женщин в глубину двора.
— Если ты нам поможешь, все будет хорошо, — бесстрастно бросил Мозе, — мы даже заплатим тебе. Но если ты станешь звать стражу, мы вас всех прирежем.
Мужчина упал на колени, умоляюще протянув к ним руки. Он так заикался, что нельзя было разобрать слов.
— Мы всего лишь хотим остаться здесь до ночи, — пояснил Мозе. — Никто не должен знать, что мы скрываемся у тебя. Слышишь? Иначе дети умрут.
— Мы ничего не скажем… — проблеял старик. — Сделаем все, как пожелаешь. Я всего лишь торговец пивом… Я небогат, но возьмите все, что хотите… Не причиняйте зла моим сыновьям.
— Плевать мне на твои богатства, — проворчал Мозе. — Мне нужно лишь твое молчание. Скажи, кто живет напротив, в большом доме с садом?..
— Дом принадлежит Котилидесу, торговцу оливками, — ответил пивовар. — Он жил в нем, когда был богат… а теперь он разорился… Он сдает его для пирушек, оргий…
— Есть там кто-нибудь сейчас?
— Да, люди из пустыни, очень беспокойный народ… С самого утра им в дом приносят еду, чтобы приготовить большой ужин. Они наняли для работы на кухне и моего племянника. Среди них есть дикари, наверняка и людоеды. Они вызвали девушек из соседнего борделя, отказались от моего пива… Оно для них слишком светлое…
Мозе поймал взгляд Анахотепа. Номарх покачал головой, и непонятно было, что означал этот жест.
— Мы останемся здесь, в твоих комнатах, — повторил Мозе. — Детей заберем с собой. При малейшем намеке на предательство мы перережем им горло. Ты понял?
Пивовар заверил, что сделает все, что от него требуется. Мозе укрылся в доме, оставив на террасе часовых для наблюдения за домом напротив.
— Этой ночью, — сказал он, — когда все опьянеют, мы перейдем улицу и всех зарежем. Подождем заката солнца. Как стемнеет, они начнут пить. Когда стихнет песня последнего пьяницы, мы начнем…
— Хорошо, — согласился Анахотеп. — Только не убивайте Нетуба Ашру. Я хочу, чтобы вы отрубили ему руки, ноги, отрезали язык. Выколите еще ему глаза, да так и оставьте. Если он выживет, то поймет, что значит отчаяние человека, который потерял свой ка. А других перебейте как бешеных собак.
— Будет сделано, как пожелаешь, — с поклоном сказал Мозе.
Наступила тишина. И только слышно было, как во дворе рыдали женщины, а пивовар тихо ругал их.
Анахотеп тяжело упал на ложе в темном углу комнаты. Ануна приблизилась к нему.
— Ты не Томак, не правда ли? — прошептала она, вглядываясь в лицо старика. — Ты Анахотеп. Только Анахотеп способен уловить след запаха в вонючем воздухе большого города. Даже я этого не могу.
— Я вновь обрел обоняние недавно, когда вошел в городские ворота, — ответил старик. — Как-то вдруг, неожиданно… Таким же образом и память ко мне вернулась, когда я очнулся в пирамиде. Впрочем, я этим не очень доволен. Когда я считал себя Томаком, я был избавлен от этой пытки.
— Ты бессовестно врал мне, — сказала Ануна. — Ты начал врать, как только вышел из саркофага. Почему?
Старик, казалось, наконец вышел из оцепенения. Он улыбнулся хитрой, жестокой улыбкой, мгновенно сделавшей его моложе.
— Я подумал, что добрый старина Томак будет тебе милее Анахотепа, — сказал он, показывая попорченные зубы. |