Ведь если я сразу вырежу ей
язык, она будет только сипеть и булькать, а это неинтересно.
Лейси встала, держа в руке бечевку.
– Я иду, Марлин. Не мучь ее. Обещаешь?
Ответа не последовало. Лейси поняла, что Марлин отвлекся на разговор с Эразмусом. Значит, они там вместе – это хорошо. По крайней
мере ей не надо будет постоянно думать о том, что кто то притаился у нее за спиной.
– С ней будет все в порядке до тех пор, пока я буду знать, что ты продвигаешься вперед! – прокричал наконец Марлин. – Давай, Марти,
начинай. Вот так, молодец. Теперь я тебя вижу.
Лейси, однако, прекрасно понимала, что Марлин не может видеть ее все время – это было возможно только на тех участках лабиринта, где
он установил зеркала. Она двинулась вперед, наматывая на руку бечевку, и тут же остановилась. Нет, так не пойдет, подумала Лейси.
Надо сложить бечевку вдвое, решила она, и через каждую пару дюймов завязывать на ней узелки. Она так и сделала и снова пошла вперед –
сначала медленно, с трудом управляясь с бечевкой непослушными пальцами, потом, приспособившись, все быстрее и быстрее.
– Я иду, Марлин. Не трогай Ханну.
– Сейчас я не делаю ей больно, Марти, можешь не беспокоиться. Просто иди на мой голос – и все дела. Вот так, правильно. Ты
пользуешься бечевкой, Марти? Ты должна ею пользоваться, таковы правила игры.
– Да, пользуюсь.
– Хорошо. Ты умная маленькая сучка, верно?
Лейси перевела дыхание и, набрав в легкие побольше воздуха, крикнула:
– О да, Марлин! Да, маленький вонючий ублюдок, я такая умная, что прикончу тебя, можешь быть в этом уверен! И никто тебя не пожалеет.
Все только обрадуются, если я отправлю тебя в преисподнюю. Туда тебе и дорога.
– Не смей говорить так с моим сыном, птичка, а не то тобой займусь я, – послышался из темноты голос Эразмуса. Отец и сын о чем то
заговорили между собой, но Лейси не могла разобрать ни слова.
– Я только что сказал отцу, что был прав, сто раз прав. Ты так грязно ругаешься, что, безусловно, заслуживаешь наказания. – Марлин
громко, самодовольно рассмеялся. Но Лейси почудилось, что в его смехе прозвучали едва заметные нотки страха. Боялся ли Марлин? Трудно
сказать. Однажды она уже прострелила ему живот, и он, конечно же, прекрасно помнил об этом, но Лейси не могла взять в толк, что могло
вызвать у него страх сейчас – ведь на сей раз ситуацией владел он, а она была совершенно безоружна.
Тем не менее выбора у нее не оставалось, и она продолжила играть в ту игру, которую затеяла.
– Ты помнишь, каково это – получить пулю в брюхо, а, Марлин? Помнишь те иголки, которые в тебя воткнули в больнице, и те трубки,
которыми тебя обвешали? Тебе даже в член засадили иглу. Надеюсь, ты не забыл, как лежал на больничной койке и выл от боли и страха, а
лицо у тебя было совсем серое. Да, вид у тебя был жалкий, ничего не скажешь. Ты выглядел как маленький мальчик, которого выпороли. Я
смотрела и радовалась, что всадила в тебя пулю. Я надеялась, что ты издохнешь, но ты выкарабкался. Но уж на этот раз ты точно
подохнешь, Марлин. Ты псих ненормальный, можешь быть в этом уверен!
– Тебе это дорого обойдется, Марти.
– Не пытайся пугать меня, маленький вонючий подонок. Ты же трус, Марлин, и ты боишься меня. Ведь так? Я слышу это по твоему голосу.
Он у тебя дрожит. Ты дерьмо, Марлин, ты просто жалкий неудачник.
– Нет! – выкрикнул Джоунс сын, и Лейси почувствовала, что он буквально задыхается от ярости. – Я убью тебя, Марти. Я буду убивать
тебя долго, наслаждаясь каждой минутой твоих мучений. |