Кое-где пришлось вообще двигаться ползком, толкая впереди себя неудобный биотуалет, а за собой таща волоком тяжеленный рюкзак с притороченными спальниками.

Но вот неуемная супруга наконец-то позволила передохнуть двухместному каравану.

В широком зале с низким сводом и следами свежего обвала устроили большой привал — с глотками воды и жеванием долек горького черного шоколада.

Малыш, положив затылок на скатанный спальник, а ноги — на рюкзак, пытался дать отдых перенапряженной мускулатуре, которая привыкла к ритмичным упражнениям и гладкому бегу по набережной и никак не могла приспособиться к постоянной смене поз.

Встать — сесть — лечь.

Лечь — сесть — встать.

Сесть — встать — лечь.

Обе лодыжки сводила болезненная судорога.

— Хорошо-то как! — сказал нарочито бодро Малыш.

— Честно?

— Угу.

Левое бедро утратило чувствительность.

— Лучше не бывает.

— Я рада, что тебе нравится.

Натертые колени горели.

— Далеко еще нам корячиться?

— Часа полтора, не больше.

Малыш призадумался.

Да, надо продлить отдых любой ценой… Любой…

И чтобы отдалить возобновление маршрута, загнанный Малыш решил отвлечь Аиду откровенным признанием.

— Хочешь, я расскажу тебе то, что никогда никому не рассказывал?

Аида притаилась в мрачной тени, отключив свой свет, — привычка экономить аккумуляторный заряд.

— Хочешь?

— Правду и ничего, кроме правды? — уточнила, как на суде, клюнувшая на предложенную исповедь Аида.

— Отрезанность от внешнего мира располагает к откровенности.

— Это точно. А чистосердечное признание облегчает вину.

— Юридические сказочки, — возразил Малыш. — Вину искупает лишь наказание.

— Тоже верно.

Аида коротко хохотнула.

— Так о чем ты хотел рассказать?

Малыш повернулся к Аиде. Луч налобной фары вырвал из тьмы ее напряженное лицо.

— О старом подвале своих предков.

— Уже интересно.

Аида приготовилась внимать.

Малыш вдруг отчего-то замялся.

— Итак, — сказала нетерпеливо супруга. — В этом подвале ты нашел заспиртованную голову знаменитого маньяка прошлого века, убивавшего клонированных овец секатором для обрезки веток.

— Я могу сосредоточиться? — закапризничал Малыш. — Хоть немного.

— Разумеется, дорогой. — Аида ласково подбодрила робкого и стеснительного мужа. — Разумеется.

Помолчали.

Налобный луч Малыша шарил то по стенам, то по своду, то по груде вещей.

Наконец световой конус замер на раздвинутых коленях расслабившейся супруги.

— Знаешь, милая, когда я впервые увидел женские прелести?

— Ну разумеется, не в нашу первую брачную ночь.

— Представь — в четырнадцать неполных лет на бабушкином ранчо.

— Ты что, сорванец, подглядывал за подмыванием старушки? — разочаровано спросила Аида. — Как не стыдно!

— Пожалуйста, не перебивай.

— Не буду, не буду.

— Так вот, на ранчо был старый подвал, сохранившийся со времен гражданской войны.

— Кстати, мои предки, все без исключения, воевали на стороне южан, — заявила супруга из темноты.

— Нашла чем гордиться, — урезонил супругу Малыш.

— Но они же отстаивали не рабство, а жизненные принципы.