|
Я шел к часовне мужского лицея. Управление общественных работ, которое восстанавливало разрушенное здание лицея, несколькими днями раньше снесло часовню. А я служил в ней мессу три года подряд. Я шагал, склонив голову. Я всегда так ходил — склонив голову. Мне нравилось идти вперед со склоненной головой. Склоненной от стеснения и стыда. Склоненной от чтения и страха. Склоненной от молчания и сознания греховности. Склоненной — и это главное, — оттого, что приходилось пробиваться сквозь невообразимо жестокий, почти звериный натиск ветра. Я пересек кладбище Святого Роха. Пробрался в город, где буйствовал ветер. Приветствую тебя, город, который не совсем еще восстал из пепла и руин! Город, чьи новенькие стены, чьи узкие жилые дома, построенные Перэ, тянутся к небу, стараясь выглядеть такими же белыми, как этот окоем, уже затянутый зимней снежной пеленой. Старинная часовня обратилась в груду каменных обломков, загромоздивших даже тротуар. Дома я ссыпал в карман коротких фланелевых штанов все свои сбережения. И теперь бросаю монетки в эту кучу мусора. Бросаю никелевую мелочь в развалины строения, где прежде собирал пожертвования на ранней утренней мессе, протягивая прихожанам алюминиевое блюдо. Однажды неизвестный первобытный охотник, покидая грот Каррье, оставил две мелкие морские ракушки в расселине, прямо над своим рисунком, выцарапанным на каменной стене осколком кремня. Руины христианской часовни мокли под мелким дождиком, в слизистом холоде морского тумана, справа от двора мужского лицея, где мои товарищи на переменках толкали меня или ласкали в одной из трех зловонных дощатых уборных, стоявших бок о бок. Я до сих пор явственно помню, как легкие светлые монетки, скользнув, исчезали в щелях между гипсовыми обломками, это было в 1958 году, сразу после государственного переворота.
Глава VIII Пыльный бес
Пыльным бесом называют мелкий, даже, можно сказать, карликовый смерч высотой в два-три человеческих роста, который в августе месяце взметает вверх тучи пыли или солому с полей. Обычно пыльный бес появляется с приходом гроз. Лохматый желтый столб, шатаясь и зловеще поблескивая, движется вперед, опережает гром, возвещает сверкание молнии. Он с бешеной скоростью вращается над бороздами пашни, втягивая в себя комья земли, или над речными берегами, всасывая песок, или вдоль тропинок, заглатывая былинки и цветки чертополоха; чаще всего пыльный бес испускает дух в лесных зарослях. Или же разбивается о водную гладь. Бывает так, что ночь не вовсе уходит из дней, которые мы проживаем. И тогда тела наши встречают наступившее утро запоздалыми реакциями. На лицах лежит печать минувшей ночи. Вот уже и полдень наступил, а мы еще не отделались от ночного кошмара. И даже вставляя ключ в замочную скважину входной двери после долгого рабочего дня, мы все еще с дрожью вспоминаем тех, кто привиделся нам во сне, а главное, то, что они нам сказали. И тщетно мы трем глаза, тщетно освежаем холодной водой щеки и лоб, — ночь упорно оставляет после себя смутные образы, мерцающие потусторонним светом, который не имеет ничего общего с астральным. Образы — порождения снов — чем-то напоминают камешки в воде, которые поблескивают в прохладных струях, вьющихся между листьями мяты. Их яркая красота заставляет вас нагнуться. Трудно избежать соблазна встать на колени в душистом благоухании зубчатых пушистых листиков мяты, истоптанных ногами тех, кто проходит над Йонной. Вы засучиваете рукав выше локтя. И погружаете в воду руку, чувствуя, как она вздрагивает от холода. Побелевшие оледенелые пальцы неловко сгребают камешки со дна текучей прозрачности; извлекают их на свет божий; вода сбегает с них каплями; на воздухе они вмиг темнеют, и мы разочарованно отводим глаза; я говорю о самых значительных событиях нашей жизни; их прелесть быстро меркнет; нам уже непонятно, что же хотели поведать эти камешки, еще минуту назад дразнившие наше воображение; непонятно даже, что заставило нас без колебания опуститься на колени. |
