— Нет.

— Еще источники — работа и любовь. Работа — это не кидание угля лопатой и не уроки в школе. Я говорю о работе, которая обеспечивает человеку видное место в обществе. А любовь — это не брак и не дружба. Я имею в виду свободную любовь, которая заканчивается, когда нет больше пылких чувств. Возможно, тебя удивило, что работу и любовь я отнес к одной и той же категории, но и то и другое — это искусство управления людьми.

Ланарк задумался. Мысль Сладдена казалась логичной. Внезапно он спросил:

— Какой работой я мог бы заняться?

— Ты бывал в чайной Галлоуэя?

— Да.

— С кем-нибудь там разговаривал?

— Нет.

— Тогда бизнес тебе не по плечу. Боюсь, придется заняться искусством. Это все, что остается тем, кто непригоден к другой работе, но желает быть на виду.

— Искусство не для меня. Мне нечего поведать людям.

Сладден рассмеялся:

— Ты не понял ни слова из того, что я сказал.

Ланарк был слишком сдержан, чтобы выдать сильную обиду или гнев. Он сжал губы и нахмурился над кофейной чашкой. Сладден продолжил:

— Художник или артист ничего не говорит людям. Он выражает себя. Если он неординарная личность, его произведения удивляют или волнуют публику. В любом случае, с помощью искусства он проталкивает свою индивидуальность. Вот наконец и Гэй. Не подвинешься ли, чтобы ей хватило места?

Лавируя между обсаженных народом столиков, к ним приближалась худая хорошенькая девушка с усталым лицом. Она робко улыбнулась Ланарку, села рядом со Сладденом и произнесла взволнованно:

— Я не опоздала? Раньше мне…

— Мне пришлось ждать, — холодно буркнул Сладден.

— Ох, прости, ради бога прости. Раньше мне было никак не выйти. Я не думала…

— Принеси сигареты.

Ланарк растерянно смотрел в стол. Когда Гэй отошла к стойке, он спросил:

— А что ты делаешь?

— То есть?

— Занимаешься бизнесом? Или искусством?

— Я на редкость искусно бездельничаю.

Ланарк стал искать в лице Сладдена хотя бы след улыбки. Тот добавил:

— Работа — это способ навязать себя другим. Мне же для этого ничего делать не нужно. Я не хвастаюсь. Просто так получилось.

— Похвальная скромность, однако ты не прав, утверждая, будто ничего не делаешь. Ты очень хорошо умеешь говорить.

Сладден улыбнулся и взял сигарету, протянутую Гэй, которая кротко вернулась к нему.

— Я не часто бываю так откровенен; большинству мои идеи не по уму. Но мне кажется, я могу тебе помочь. Ты знаком с кем-нибудь из здешних женщин?

— Ни с кем.

— Я тебя познакомлю. — Сладден обернулся к Гэй и, легонько ущипнув ее за мочку уха, спросил благосклонно: — Кого бы ему дать? Фрэнки?

Гэй рассмеялась, и вид у нее тут же сделался счастливый.

— Нет-нет, Сладден, Фрэнки крикливая и вульгарная, а Ланарк из тех, кто занят своими мыслями. Только не Фрэнки.

— Тогда как насчет Нэн? Она тихая и любит изображать послушную девочку.

— Но Нэн по уши влюблена в тебя!

— В том-то и беда. Надоело: стоит тебе коснуться моей коленки, и глядь — она уже рыдает в углу. Отдадим ее Ланарку. Или нет. Я придумал кое-что получше. Я возьму Нэн, а Ланарк — тебя. Как насчет такого варианта?

Гэй наклонилась к Сладдену и изящно коснулась губами его щеки.

— Нет, — сказал он. — Мы дадим ему Риму.

Гэй нахмурилась:

— Не люблю Риму. Она хитрая.

— Не хитрая. Замкнутая.

— Но к ней неравнодушен Тоул.