— Ты не убоялся бога, — продолжал Пховец, — а он накажет тебя, как царя Давида: ведь он ниспослал кару на дом его, отнял у него жену и умертвил сына.

— Не дай господи! — вскричала Лилэ и бросилась в ноги старику. Пусть господь наказывает нас обоих за грехи наши, а лучше — одну меня, ибо я согрешила больше всех… Только помолись, пастырь, владыке нашему, чтобы миновала кара нашего первенца, нашего безгрешного агнца, чтобы не коснулась царевича десница карающая… — обливаясь слезами, молила Лилэ, обнимая запыленные ноги непреклонного старца, воздевая к нему дрожащие руки.

— Разве ты не учил меня, наставник, во времена моей юности, что любовь возвышает? — обратился царь к Чалхии.

Пховец смутился, он не находил ответа на упрек Лаши. Поднявшись, он помог встать Лилэ, прошелся по залу и лишь потом поднял глаза на Лашу.

— Я учил тебя чистой любви, ставил тебе в пример возвышенный союз душ, а не прелюбодеяние и грех, — начал он.

— Моя любовь к Лилэ не прелюбодеяние, — прервал его царь. — Это любовь чистая, влечение родственных душ, стремящихся вновь слиться воедино, как говорил мне ты, учитель!

— Но ведь эта женщина — жена другого, а для тебя всего лишь наложница! — сурово сказал Пховец.

— Нет, учитель, она жена моя на веки вечные: я бы обвенчался с ней, если бы католикос и визири дали свое согласие.

— Церковь не может дать развода для того, чтобы освятить прелюбодеяние, — чуть слышно проговорил Пховец, покачал головой и, удержав вздох, просто, на мирском языке, обратился к царю: — И надо же было тебе, несчастному, полюбить жену слуги твоего!

— Разве любовь умеет рассуждать! Разве не ты сам говорил мне, что слепы глаза влюбленных и глухи их уши?

— И простому человеку негоже поступать так, как поступил ты. А ты царь и отец всем нам, ты не волен следовать за своим сердцем и желаниями…

— Верно, я царь, но я такой же человек, как и все, и желания сердца моего подобны желаниям всех людей.

— Царь не смеет поступать необдуманно, за ним идет вся страна, и он должен выбирать только правильный путь…

— Но чем же тогда царь возвышен над другими, если те, кто ниже его, имеют право поступать так, как велит им сердце?

— Цари не принадлежат себе. Государь — отец и слуга народа. Он до последних дней своих должен печься о благосостоянии отечества, пренебрегая своими желаниями, обуздывая свои страсти. Когда государь поступает иначе, смута и волнения охватывают страну, и он не сможет успокоить ее, ибо волнения и смута посеяны им самим.

Лаша молчал.

— А разве ты не дурно поступил со своим верным слугой Лухуми? — неожиданно спросил Пховец.

— Дурно, отец! — ответил Лаша.

— Если ты желаешь, чтобы при твоем дворе и в твоем царстве был мир, отдай жену мужу ее.

Лилэ подняла голову и испуганно посмотрела на Пховца, потом перевела взгляд на Лашу.

— Я не в силах расстаться с моей возлюбленной супругой, с матерью моего сына, — решительно молвил царь, обнял Лилэ за плечи и привлек к себе.

Пховец бросил испытующий взгляд на них. Вот чета, пребывающая в постоянном страхе быть разлученной. Оба они юны и прекрасны, они словно созданы друг для друга. Но их свел грех, — подумал он и отвел глаза.

— Я бы давно расстался с ней, если бы мог… — добавил царь и, как ребенка, прижал к груди дрожащую Лилэ.

— Без жертв, государь, не бывает любви — ни к женщине, ни к богу, ни к высокому делу. Ты должен или пожертвовать престолом ради любви и благочестиво служить только велению своего сердца, или отказаться от любви во имя служения своему народу.